— Он что, живой?
— Обладает ли он энтелехией? Ну… в смысле некой душой? Я не знаю.
— Лучше б и я этого не знал.
Дальнейшее движение на юг было еще больше омрачено из-за последнего разговора. С горькой ухмылкой Раюл вспомнил собственный перл: «знание — сила, незнание — счастье». Розовая свеча немигающим гипнотизирующим пламенем продолжала манить к себе, внушая легких страх и ожидание сомнительных приключений.
Интересно, хоть кто-нибудь помнит, для чего внутри Восемнадцатиугольника расположена каменная книга?
Никто не помнит. В том числе, наверное, и Авилекс.
Она как бы вырастает из-под земли, стоит ближе к северу чуть наклоненная, широко раскрытая, с пустыми страницами, если только в трещинах на камне не искать какой-то загадочный смысл. Но на руны они не походили даже отдаленно, простые трещины — не более того. Книга была чуть выше среднего кукольного роста, но и этот факт не вносил ни малейшей ясности в смысл ее существования. Иногда кто-нибудь подходил, подолгу разглядывал ее, словно медитируя, и постоянно уходил ни с чем.
Ахтиней, оказавшись утром на поляне, увидел Эльрамуса, опять растерянного и опять блуждающего вокруг своей хижины, его взгляд медленно шарил под ногами. В который уж раз. Тем не менее, из вежливости он спросил:
— Чего ищешь-то?
Эльрамус пожал плечами, удостоив соседа лишь мимолетным кивком головы:
— Надо же, вчера вечером потерял… и забыл что именно.
— У-у-у-у… — услышал Эл в ответ, как будто в длительном «у-у-у-у» содержалась некая моральная поддержка. — Ну, удачи.
Ахтиней имел своеобразную внешность: его большие уши, чрезмерно торчащие в разные стороны, невозможно было спутать ни с чьими другими ушами. Раюл постоянно подтрунивал над этим фактом, иногда намеренно скажет что-нибудь невнятно, а потом удивляется: «неужто даже ты не расслышал? может, их оттянуть еще больше?» Обманчивое впечатление, будто Ахтиней способен услышать что угодно и с любого расстояния, некоторых иногда заставляло разговаривать шепотом. Впрочем, слухом он обладал самым заурядным. Вдобавок к этой проблеме, у него еще, вследствие неведомых обстоятельств, впереди был выбит один хрустальный зуб, из-за чего он мало улыбался. Вообще, Ахти был излишне застенчивым и редко когда заговаривал первым, особенно с девчонками. Поэтому Анфиона, работая над своей очередной картиной, слегка удивилась, когда тот подошел к ней и спросил:
— Можно поглядеть?
— Да пожалуйста.
Даже один отсутствующий зуб сказывался на его разговоре, который сопровождала легкая шепелявость. К этому, впрочем, давно привыкли. На недорисованной картине, кстати, была изображена мраморная экспонента и рядом стоящий алхимик с дымящейся колбой в руке. Голова Гимземина еще не закончена, вернее — даже не начата, отчего возникало жуткое чувство нереального и вздорного.
— Извини, Анфи, а спросить можно?
— Да пожалуйста.
— Скажи, какой смысл рисовать то, что и так можно увидеть вживую. И экспоненту. И Гимземина. И поляну.
Анфиона глянула на нежданного критика широко раскрытыми глазами:
— Скажи и ты, чрезмерно умная голова, что можешь мне посоветовать? Рисовать чего нет? Заставлять краски врать?
— Прости меня, конечно, но есть понятие художественного вымысла. — Любая речь Ахтинея просто изобиловала постоянными извинениями, они сыпались даже после самых невинных фраз. Иногда казалось, что он вот-вот попросит прощения за то, что неудачно попросил прощения.
— Знаю. Это называется импрессионизм. Мазня всего того, что лезет в голову.
Анфиона недовольно передернула плечами, намекая, что теряет интерес к беседе, и вновь макнула кисточку в краски. Ахтиней еще немного постоял, попытался изобразить взором умудренного жизнью критика и уже собрался уходить, как вдруг услышал:
— Ух ты, паучок!
Анфи даже подобрела в голосе, как только увидела прелестное создание. Встретить паука являлось большой редкостью, вследствие чего это считалось доброй приметой. Пауки были сплетены из медной проволоки с такими же проволочными лапками, чуть затертыми у суставов. Они медленно ползали где вздумается и выглядели весьма дружелюбными. Иногда они плели меж веток эластичные солитоновые паутины, но увидеть эти узорные плетения было редкостью еще большей, чем обнаружить самого паука. Анфиона подставила свою ладонь, и доверчивое насекомое переползло с травинки на безымянный палец, далее важно прошествовало к запястью и вновь скрылось в зарослях травы.