— Расскажешь о крылатых чудовищах, бросивших нас в овраг?
Авилекс вздрогнул, обернулся. Мизерные фиолетовые огоньки в его серых глазах, эти два отраженных осколка Фиолетовой свечи, трепетно замерцали.
— Не знаю о них. Честное слово — не знаю. Сам впервые их увидел.
— А Страшная кукла, Юс… как ты ее назвал?
— Юстинда. Да, она представляет опасность.
— Что за бред, который она несла про отравленную воду и еще много чего…
— Бред — состояние ее поврежденного сознания. Не бери в голову.
Фалиил сорвал травинку и принялся ее тщательно жевать, потом вдруг одумался да выплюнул, не понимая мотивацию своих бессмысленных действий. Он только что разговаривал с Хариами, пытаясь как можно больше выведать у того деталей всей этой запутанной истории, но Хара оказался плохим рассказчиком: неудачно слазил на скалы, по дороге назад глупо попал в плен, вынужден был позвать на помощь… Все. Впрочем, да: еще через каждое второе слово извинялся, бил металлической рукой в грудь, говорил, что только он виноват во всех бедах. Но что-то в голове у Фалиила не стыковались одни логические концы с другими логическими концами. В минувших бедах он подозревал совсем другого виновника, у которого прямо спросил:
— Скажи, зачем нужно было запускать время? Не прибавило ли это нам проблем?
Авилекс погладил пятерней свой подвижный подбородок. Ответил не сразу:
— Поверь, если б мы этого не сделали, проблем было бы еще больше. Туман абстракций энергетически разогревался.
— Почему?
— Кирилл Танилин не стал бы задавать такие очевидные вопросы. Он находился на границе резкого перепада скорости потоков времени, учитывая, что один из потоков равнялся нулю. Ты еще помнишь про математические функции и графики? Так вот, вдоль тумана абстракций пространство порвано, все его координаты топологически сходятся в одной точке, производная в которой не определена. Цитата из твоих недавних слов, кстати. А все, что находится внутри него, существует как бы в нулевой размерности этой точки. Именно поэтому мы называем свой маленький мир Сингулярностью. Он есть, но для окружающих его вроде как не существует.
— Хорошо. Если никто, кроме нас, не в состоянии проникнуть за пределы тумана, то чего же бояться?
— Чего бояться… чего бояться… — грубо передразнил собеседник. По выражению лица звездочета легко читалось недовольство сложившейся ситуацией. Даже на вопросы Фали он отвечал нехотя, каждый раз задумываясь, стоит ли вообще говорить с ним на излишне сокровенные темы. Он долго тянул с очередным ответом, потом устало произнес: — Юстинда раньше жила здесь, на поляне.
— Она одна из… ого! вот так новость! — Фалиил усиленно почесал лоб. — А я все думаю: мальчиков десять, девочек восемь. Где симметрия?
— Странные у тебя понятия о симметрии, но ход мыслей верный.
— Постой, если Юстинда способна беспрепятственно проникнуть сюда, возникает вопрос: сможет ли она привести с собой тех чудовищ?
Авилекс даже схватился за грудь, закрыв при этом глаза. Ага! Вопрос попал с больную точку! Вот, оказывается, что его больше всего мучает… Когда звездочет волновался, уж тем более нервничал, он всегда мял в руках свою ни в чем не повинную шляпу. Так было и на сей раз, головной убор незаметным образом находился уже в беспокойных пальцах. Зачем он его вообще носит? Волосы вроде красивого дымчатого цвета. Может, как знак отличия от остальных?
— Есть выход, и он единственный.
— Ну?
— Надо писать сценарий к новой пьесе, не беспокойте меня ближайшие пару дней.
Звездочет удалился в свою хижину. Фалиил, усердно размышляя над услышанными откровениями, провожал его до порога задумчивым взором. В Кукловода, сколько себя помнит, он никогда не верил, поэтому в спектаклях не участвовал. А сейчас он уже все больше и больше сомневался в самой причине постановки пьес. Все дружным хором утверждали, что они ставятся в честь того самого Кукловода в качестве некой благодарности за счастливую и беззаботную жизнь. Но так ли это? Эх, Авилекс-Авилекс, ты явно что-то недоговариваешь…
Фиолетовая свеча погасла, и четверть небосвода мгновенно затемнилась. Желтая, Розовая и Голубая потухли следом с небольшим интервалом времени. Ночь приходила, словно спускаясь по четырем ступенькам.
— Ого, как быстро день прошел, — раздался далекий голосок Клэйнис.
— А мне показалось, он наоборот затянулся чего-то, — возразила Таурья, — давно уже зеваю.
Этой ночью, прежде чем приступить к своему непосредственному ремеслу, пересчету обманчивых звезд, Ави долго сидел возле зажженного масляного светильника и записывал длинные строчки на чистых листах бумаги. Иногда он щекотал пером кончик своего носа, но как только приходила ценная мысль, сразу макал перо в склянку с чернилами…
У кукол очень плохая память, и это давно им известно: ее хватает лишь на события последних нескольких интегралов дней, а что было раньше лежит как в густом тумане. Снов они вообще не запоминают, а долгую смерть удалось забыть, наверное, в течение трех последующих суток. В голове остались только неясные, бессвязные между собой обрывки каких-то происшествий да размытых образов, и еще появились весомые сомнения — было ли все это на самом деле? Даже те картинки из посмертного бытия, которые сохранил их ватный мозг, казались теперь неким инородным наваждением. Они редко и крайне неохотно говорили о прошлом на круглой Земле, так как оно для них стало совершенно чужим. Впрочем, недавно Ханниол подошел к звездочету, чтобы извиниться за свою словесную грубость. Авилекс сделал вид, что успел забыть инцидент, хотя он все прекрасно помнил. Авилекс вообще помнил гораздо больше остальных и даже больше, чем он сам об этом говорил. Являясь архивариусом ценной библиотеки древних свитков, он обладал ключами к сакральным знаниям, о которых другие могли лишь мечтать. Пройдет еще две или три комплексные недели, и такие слова как Дарья Латашина, Кирилл Танилин, Стас Литарский превратятся в бессмысленный набор звуков… Увы.
Подобно Анфионе, смерть тоже умеет рисовать свои образы на тканях неустойчивого сознания. Она является непревзойденной художницей в жанре эксцентричного сюрреализма. И в сем искусстве смерть достойная соперница жизни…
Гемма не понимала, что с ней опять происходит. Радость возвращения друзей катастрофически быстро сменилась неприятным смешанным чувством, зудящим в груди. Астемиду она всячески старалась избегать, а вот к Ханниолу вновь вспыхнула непонятная тяга. Когда его не было рядом, все теряло смысл. Когда же она видела их вместе, то ее чуть ли не выворачивало наизнанку от негодования. Что это такое? — спрашивала она себя: болезнь? нервное расстройство? колдовство, о котором где-то написано в древних свитках? Уже думала либо обратиться к Гимземину за каким-нибудь лекарством, либо к Авилексу за ценным советом. Впрочем, особо не верила ни в того, ни в другого. Алхимик, кстати, снова стал самим собой — ушел в лес, опять поселился в хибаре и превратился в замкнутого, ворчливого, вечно раздраженного внешними обстоятельствами субъекта, каким и был раньше. Спектакль, устроенный смертью, совсем ненадолго сделал его душу добрее.
Гемма подошла к осколку своего зеркала и внимательно посмотрела на черные метелочки-косички, пышными арками висящими над красивыми маленькими ушами. Потом в сотый раз задала один и тот же вопрос, произнеся его вслух:
— Ну что со мной не так? Чем она лучше меня?
Дверь скрипнула и на пороге появилась Винцела, чью вульгарно пеструю, разноцветную голову не спутаешь ни с чем другим на расстоянии хоть в тысячу шагов.
— Приветик! Ты Фалиила не видела? Он обещал нарвать трав для моего гербария.
Какой еще Фалиил? Что за глупые травы? Гостье даже неведомо, какие бури сейчас творятся в ее душе!
— Прости, не интересует меня твой Фалиил, — холодно ответила она, стараясь интонацией не выдать своего раздражения.
— Ну, ладненько! — дверь повторно скрипнула, произведя спасительную изоляцию от внешнего мира.
В этом слащавом «ну, ладненько» почувствовался какой-то бархатный яд для ушей. Гемма мотнула головой и подумала: что теперь, сидеть всю оставшуюся жизнь взаперти да перевариваться в собственных кошмарах? Ну уж нет! Она вышла наружу, где светлое, не запятнанное тоской небо посылало свое лучистое благословение всему вокруг. Счастливое мгновение тотчас улетучилось, как только она увидела Ханниола — тот стоял возле мраморной экспоненты, наблюдая за ходом ленивого времени. Сейчас она снова к нему подойдет, сейчас он снова недовольно наморщится, сейчас… все шло как по заколдованному кругу, и Гемма ничего не могла с этим поделать.