жело, а у Аблая горячее сердце. Калым большой будет... хорош калым. Старик разсчитал, что через пять лет Сафо будет десять лет, а в эти годы киргизы уже женятся. Сырну пора отдохнуть, а молодая катн утешила бы старика. -- За молодого отдать -- другую катн возьмет. Когда старая будет,-- обяснял Аблай.-- А у меня дженьгише будет... Это предложение разсмешило Анджелику до слез: какие глупые эти киргизы... Аблай -- муж Сафо! Ничего, выгодная партия: свой кош, тридцать кобылиц и старая жена. В двух кошах собственно жили две семьи. В одной Аблай со старухой Сырну, дочерью Майей и маленькими ребятишками, а в другом -- дальний родственник Аблая, старик Ахмет-бай (бай -- господин). У Ахмета жены не было, а жили с ним два работника-киргиза и его подростки-дети. Между Аблаем и Ахметом уже пять лет велись самые упорные переговоры относительно Майи. Аблай соглашался выдать дочь за Ахмета, но все дело расходилось из-за калыма. Заплатить за молодую жену двадцать лошадей, сто баранов и пятьсот рублей деньгами Ахмет не мог решиться, хотя и мог это сделать. -- Ближе Акмолинска такой невесты не найдешь!..-- спорил Аблай, напивавшийся кумысом каждый день.-- Где нынче киргизския красавицы? Нет их... Найдешь дешевую жену у башкир или калмыков, а киргизки дороги. -- Я не хочу башкирки... -- Плати калым. -- Дорого просишь..., -- Майя -- красавица. -- Все-таки дорого, Аблай. Мы ведь старые друзья.. А я бы подарил ей монисто из бухарскаго настоящаго золота. -- Э, приятель, побереги это золото для себя, а Майе довольно и своего серебра. Майя не нищая... -- Отдавай, пока твоя Майя не состарилась, а то будешь ей кумыс заквашивать... Двух баранов не дадут за старуху. -- Пусть старится... Я подожду. Старики ссорились между собой почти каждый вечер. Беззубый Ахметь-бай с гордостью разглаживал свою седую окладистую бороду и слезившимися глазами посматривал издали на Майю, вперед предвкушая радости Магометова рая. Аллах велик, а старый Ахмет-бай еще постоит за себя и успеет состарить двух таких жен, как Майя. Его толстая нагайка сделает шелковой кого угодно, только бы старая лисица Аблай уступил в цене... Конечно, и Сырну и Майя давно знали об этих переговорах, но по степному этикету делали вид, что у них нет ни глаз, ни ушей, ни ума. Разве женщина может что-нибудь понимать?.. Все равно, что спрашивать кобылицу, которая пасется в поле... Да им и некогда было думать. Вся работа лежала на их плечах:'и кобылиц подоить, и кумыс приготовить, и обед, и платье, и за кобылицами присмотреть. Утром и вечером Майя верхом, по-мужски, без седла, отправлялась с шестом в руках в табун и пасла скот. Молодые жеребята были привязаны к колышкам, чтобы не высасывали маток; бараны с курдюками нагуливали летний жир верст за двадцать. Аблай дня через три обезжал верхом посмотреть на свои богатства, бранил Майю, зачем она не сын, и возвращался в свой кош тянуть кумыс. Майя весело позванивала своим серебряным монистом и по вечерам пела грустныя киргизския песни. Красавице было о чем грустить... Невеселая доля киргизской женщины, которая работает, как лошадь, скоро стареет и в награду должна уступить место молодой каш. Жизнь жены-старухи настоящий ад, и смерть является счастливой избавительницей. В старинных песнях говорится о знаменитых богатырях, об удивительных красавицах, о разных приключениях, но все это только в песнях... Старик Аблай любит читать книгу о Таргым-батыре, но и это все сказка. Сделаться женой Ахмет-бая и нести багровые рубцы его нагайки не велико счастье. Беззубый рот и его слезившиеся глаза пугали Майю. О, она не хочет за старика, она красавица и на нее все заглядываются. Старая Сырну думала то же, но не пела песен. Аблай так колотил ее при каждом удобном случае, как человек, который серьезно задумал жениться. Она даже не стонала, а только сеживалась всем своим худым и костлявым телом. -- Я женюсь на молодой дженьгише, я тебя утоплю,-- откровенно обявил ей Аблай после одной потасовки, когда он на жене вымещал свое сердце против скупого Ахмета. Сырну иногда потихоньку плакала, но так, чтобы даже Майя этого не замечала. У девушки будет достаточно своих слез, когда выдадут замуж... Хорошо на свете жить одним мужчинам, которым сам Аллах покровительствует. Когда Аблая не было дома, Сырну приходила к красной тележке, садилась на траву и долго смотрела на Анджелику печальными глазами. Если бы Анджелика вернулась с того света, и тогда едва ли кто-нибудь с таким подавляющим изумлением смотрел бы на нее, как старая Сырну, несколько раз даже ощупывая Анджелику, точно привидение. Переводчицей им служила Сафо, которая все понимала. -- Ты счастливая -- скоро умрешь,-- говорила Сырцу, печально кивая головой.-- Вольным женщинам самое лучшее во-время умереть... да. Старух плохо кормят и бьют... Эта степнячка по целым часам разспрашивала, как живут там, далеко, и все удивлялась. В ней было что-то такое детское. Жалкия тряпки, в какия наряжались Анджелика и Сафо, приводили ее в восторг. -- Дженьгише, я тебе скажу вот что...-- заявила однажды Сырну, восхищенная тем уходом, каким клоуны окружали Анджелику.-- Атай (отец) отличный человек... доброе сердце... Пусть он женится на Майе... -- У нас нельзя на двух женах жениться... -- Ты больная, тебе будет лучше,-- уверяла Сырну, с материнским эгоизмом, думавшая об одной Майе.-- Аблай уступит калым, а Майя красавица... У Майи много серебра... Майя будет жалеть тебя. -- Наш закон не позволяет,-- обясняла Анджелика.-- Когда я умру, пусть тогда женится... -- Долго ждать, дженьгише. Может-быть, ты и долго проживешь, а Майю продаст атай беззубому Ахмету. Старуха никак не могла понять другого закона. Аллах дал крепость мужчине, ему нужно веселить сердце, а "марьжя" (женщина) старится скоро... Куку вон какой здоровый, ему нужно три марьжи, и все будут счастливы. Куку добрый, Куку богатырь, у Куку золотая душа... Сам Куку в это время был занят разрешением проклятаго вопроса о деньгах. Из трех рублей было заплачено вперед за кумыс два рубля, оставалось наличной кассы всего один рубль, да и тот был разменен в первые же дни: нужен хлеб, нужна говядина, а в Чумбашах все так дорого. Костюмы артистов требовали серьезнаго внимания, а Сафо дьявольски быстро вырастала из своих платьев. К счастью, старик Аблай нищих клоунов, благодаря фокусам Альфонса, считал богачами: последняя мелочь в его руках разрасталась в десятки рублей, и он со своей обычной ловкостью и последние три двугривенных доставал из всех карманов, точно сам был начинен мелкой серебряной монетой. -- Даже ссудной кассы нет...-- ворчал Куку, хотя закладывать было нечего,-- оставались тележка, гиря да ширмочки. Повторить попытку работы в Чумбашах клоуны не имели никакого желания: степная публика не была подготовлена к цивилизованным развлечениям. В резерве оставались те богатые люди, о которых намекал Аблай -- эта была единственная и последняя надежда, а за такия вещи люди хватаются только в крайности. Куку ждал сам не зная чего, откладывая подробныя разведки день за днем. Его останавливали свои личныя дела... Бедный геркулес опять мучился ревностью. Он чувствовал, что Анджелика его не любит,-- чувствовал это в каждом ея взгляде, в каждом движении, в каждом слове. Эта проклятая мысль придавляла его и заставляла тяжело вздыхать. Он опять подозревал Альфонса, который теперь гулял вместе с Анджеликой, дарил ей букеты, а она благодарила его своими улыбками. Разве для этого он вез ее сотни верст на собственной спине, заботился и ухаживал за ней, как не будет ухаживать родная мать? Глухое и молчаливое бешенство закипело в лошадиной груди Куку, и он старался скрыть свое горе от всех глаз. -- Убью... обоих убью!-- шептал Куку, скрежеща зубами.-- Они меня в глаза дурачат... Куку очень страдал и по целым часам просиживал у огонька совершенно неподвижно. Он даже желал умереть, но и это последнее удовольствие представлялось ему только в отдаленном будущем; здоровья ему отпущено было на десятерых.