IX.
Иван Иваныч приехал к коши... Это было рано утром, когда красная тележка еще не подавала признаков жизни. Аблай выскочил навстречу гостю в своем полосатом бешмете и второпях даже уронил тюбетейку. -- А... узнал гостя?-- шутил старик, грузно высаживаясь из плетеной тележки.-- Нежданый гость, говорят, хуже татарина. -- Узнал, бачка, узнал!..-- бормотал Аблай, униженно кланяясь.-- Всякий тебя знает... везде знают... Ахмет-бай выскочил тоже и помогал Ивану Ивановичу итти в кош, поддерживая его за локоть. -- А где этих стрикулистов добыли?-- спрашивал старик, делая вид, что не узнал Куку. -- Кумысники, Иван Иваныч... В коше Майя постлала старику ковер, обложила его подушками и поднесла деревянную чашку с кумысом. Она смотрела вниз, строго и неприветливо. Старик нахмурился. -- Не узнала разве?-- хрипло спросил он.-- Иди, поцелуй... Со стариком можно и согрешить один раз. -- Целуйся...-- приказывал Аблай, толкая дочь в спину. Девушка неохотно исполнила это приказание и отдала отцу золотую монету, которую ей подарил Иван Иваныч. Началась жестокая попойка. Сначала пили кумыс, потом вино, привезенное стариком, и кончили водкой, Аблай только моргал глазами, а Ахмет-бай сидел перед гостем на корточках и превозносил его похвалами. Нет лучше в свете человека, как Иван Иваныч, нет его богаче, умнее и т. д. Аблай не умел так хорошо говорить и только в такт покачивал головой. -- Давай сюда комедиантов... пусть представляют!-- скомандовал пьяный старик. Куку и Альфонс уже были готовы. Они раскинули свою палатку, загородили вход ширмочкой и даже выставили афиши, как на ярмарке. Ивана Иваныча вытащили из коша на свежий воздух и обложили подушками, как больного. Затрубил рог, засвистела в воздухе четырехпудовая гиря, зажужжал бубен. Проделано было все то, что и на ярмарке. Иван Иваныч остался доволен, подозвал Сафо, погладил ее по головке и велел раскрыть рот, куда и положил два полуимпериала. -- Это тебе приданое, когда будешь большая,-- говорил он.-- А теперь ты еще мала, а я стар... Ступай с Богом. Клоуны ничего не получили за свою работу. Старик осведомился только, "что баба", и, когда узнал, что все еще больна, махнул рукой. -- Ну, немец, теперь водку пить,-- говорил Иван Иваныч, указывая место против себя.-- Знаешь мой характер?.. Майя нам будет песни нет, а мы пить... Эй, барышня, подходи!.. Старики-киргизы были совсем пьяны, и только одна Сырну через дырочку в стенке коша зорко наблюдала за всем, что там происходило. Она не смела увести дочь и была рада, что в коше сидит Куку. Джигит крепок, как лошадь, и его не скоро споишь, а Иван Иваныч в пьяном виде любил безобразничать и каждый раз что-нибудь устраивал неожиданное. Анджелика была очень встревожена тем, что делалось в коше, и все посылала Альфонса спрашивать Сырну. Она боялась и за Майю и за Куку. Пьяный человек может сделать, все, а старик, наверно, скоро заснет. Долетавшие до ея слуха звуки киргизской песни только еще сильнее раздражали ее. Но Куку вышел из коша сам и послал туда старуху Сырну -- неловко было оставлять одну девушку с пьяным самодуром. -- Нужно скорее уезжать отсюда...-- шептала Анджелика, когда Куку подошел к ней.-- Я боюсь. -- Пустяки,-- смеялся Куку, поглядывая на коши.-- Старик загулял и швыряет деньгами... Он достал из кармана целую горсть серебра и высыпал блестевшия монеты в колени Анджелики, как делал всегда. Но это наружное спокойствие прикрывало только усилившееся безпокойство: Майя сама села на подушку рядом с Иваном Ивановичем и позволяла ему обнимать себя. Это делалось на зло ему, Куку, и он должен был смотреть... Нежная заботливость Анджелики теперь раздражала клоуна, и он чутко прислушивался к тому, что делается в коше, готовый по первому призыву прыгнуть туда. О, он задушит этого Ивана Иваныча, как котенка, если он позволит себе... Присутствие Сырну не успокаивало его: старуха глупа, а старики спали пьяны, как сапожники. Один Альфонс молчал,-- после представления у него болела каждая косточка. Отлично было бы пропустить рюмочку коньячку, всего одну рюмочку, но Иван Иваныч не пригласил его, и Альфонс имел полное основание сердиться на Куку: работали вместе, а пил один Куку. Это было несправедливо, как хотите, когда особенно кости начинают срастаться по всем суставам. -- Куку, я скоро поправлюсь, и мы уедем,-- повторяла Анджелика в десятый раз.-- Если бы ты знал, как мне надоело лежать, точно соленая рыба... -- Да, уедем... -- Я опять поступлю в цирк... Сафо может тоже работать. Мы заживем отлично... Куку, ты не слушаешь меня?.. -- Что ты говоришь?.. -- Ах, какой ты... По особенной нежности в голосе Анджелики Альфонс понял, что он лишний здесь, и уныло поплелся в сопровождении Пикилло на кладбище. Он считал Анджелику гораздо умнее, а она взяла да раскисла, как дура. Скоро будут целоваться у него на глазах. Отношения Альфонса к Анджелике были самыя странныя: он то приставал к ней с изысканной любезностью, то совсем забывал об ея существовании. Она боялась его и была счастлива, когда Альфонс был в хорошем расположении. Но в последнее время она точно не замечала его и заглядывала в глаза мужу, как овечка. Это было непростительно. Впрочем, по мнению Альфонса, все женщины одинаковы, и вся разница только в их костюмах. Пикилло, если бы мог говорить, вероятно, подтвердил бы эти мысли, а теперь ограничивался тем, что помахивал своим хвостом с львиной кисточкой на конце. Суровый в обращении с людьми, Альфонс был необыкновенно нежен с животными. Вечером, когда Ивана Иваныча увезли замертво домой, Куку все поджидал, не покажется ли Майя. Но она не выходила точно на зло. Старая Сырну с сердитым лицом возилась около своих котлов и подавленно вздыхала. Старики-киргизы продолжали спать, как зарезанные. Так наступила и ночь, тяжелая и удушливая. Куку все ждал чего-то. Но Майи не было. Уже на разсвете, когда ночная мгла сменялась белесоватым предутренним туманом, Куку заслышал знакомые легкие шаги. Да, это она была, Майя; но как гордо она отвернулась от него и сделала вид, что не замечает. Кругом все спало мертвым сном, и даже не слышно была кашля Анджелики. -- Майя, ты сердишься?..-- заговорил Куку, подходя к огню, у котораго девушка готовила какое-то кушанье. Она ничего не ответила, а только с презрением пожала своими плечами. Потом она вдруг весело улыбнулась и заговорила: -- У меня будет новый кош из белой кошмы... везде бухарские ковры... два косяка лошадей в поле... Слышал, несчастный?.. -- Это Иван Иваныч тебе говорил? -- Догадайся сам... Вся в золоте буду ходить. Вот какая будет Майя... Куку отвернулся. Что же, пусть Аблай торгует дочерью,-- ему все равно... Да и с какой стати он, Куку, будет безпокоиться за судьбу Майи; она сама по себе. Но, несмотря на это и трезвыя мысли, в глазах клоуна так и мелькал роковой белый кош... О, деньги -- сила, с деньгами все можно устроить. Если бы у него, Куку, были деньги, то он первым делом уехал бы отсюда... Он вспомнил, с каким презрением смотрела на него киргизская красавица,-- так и должно быть. Жалкий клоун, который готов вылезти из собственной кожи, чтобы какой-нибудь Иван Иваныч помирал со смеху -- что может быть хуже?.. Раньше Куку никогда не думал в этом направлении и ел свой кусок хлеба со спокойной душей: он работал, как и все другие. Но ведь Майя так прямо и сказала; "несчастный"... Вот тебе и джигит!.. А как ломается эта скотина Иван Иваныч, ломается потому, что Куку должен зарабатывать свой кусок хлеба кривляньем. Никогда раньше такия мысли не тревожили Куку, а теперь он чувствует, что его голова готова лопнуть от напряжения. -- Он, кажется, считает нас за