летавшие до ея слуха звуки киргизской песни только еще сильнее раздражали ее. Но Куку вышел из коша сам и послал туда старуху Сырну -- неловко было оставлять одну девушку с пьяным самодуром. -- Нужно скорее уезжать отсюда...-- шептала Анджелика, когда Куку подошел к ней.-- Я боюсь. -- Пустяки,-- смеялся Куку, поглядывая на коши.-- Старик загулял и швыряет деньгами... Он достал из кармана целую горсть серебра и высыпал блестевшия монеты в колени Анджелики, как делал всегда. Но это наружное спокойствие прикрывало только усилившееся безпокойство: Майя сама села на подушку рядом с Иваном Ивановичем и позволяла ему обнимать себя. Это делалось на зло ему, Куку, и он должен был смотреть... Нежная заботливость Анджелики теперь раздражала клоуна, и он чутко прислушивался к тому, что делается в коше, готовый по первому призыву прыгнуть туда. О, он задушит этого Ивана Иваныча, как котенка, если он позволит себе... Присутствие Сырну не успокаивало его: старуха глупа, а старики спали пьяны, как сапожники. Один Альфонс молчал,-- после представления у него болела каждая косточка. Отлично было бы пропустить рюмочку коньячку, всего одну рюмочку, но Иван Иваныч не пригласил его, и Альфонс имел полное основание сердиться на Куку: работали вместе, а пил один Куку. Это было несправедливо, как хотите, когда особенно кости начинают срастаться по всем суставам. -- Куку, я скоро поправлюсь, и мы уедем,-- повторяла Анджелика в десятый раз.-- Если бы ты знал, как мне надоело лежать, точно соленая рыба... -- Да, уедем... -- Я опять поступлю в цирк... Сафо может тоже работать. Мы заживем отлично... Куку, ты не слушаешь меня?.. -- Что ты говоришь?.. -- Ах, какой ты... По особенной нежности в голосе Анджелики Альфонс понял, что он лишний здесь, и уныло поплелся в сопровождении Пикилло на кладбище. Он считал Анджелику гораздо умнее, а она взяла да раскисла, как дура. Скоро будут целоваться у него на глазах. Отношения Альфонса к Анджелике были самыя странныя: он то приставал к ней с изысканной любезностью, то совсем забывал об ея существовании. Она боялась его и была счастлива, когда Альфонс был в хорошем расположении. Но в последнее время она точно не замечала его и заглядывала в глаза мужу, как овечка. Это было непростительно. Впрочем, по мнению Альфонса, все женщины одинаковы, и вся разница только в их костюмах. Пикилло, если бы мог говорить, вероятно, подтвердил бы эти мысли, а теперь ограничивался тем, что помахивал своим хвостом с львиной кисточкой на конце. Суровый в обращении с людьми, Альфонс был необыкновенно нежен с животными. Вечером, когда Ивана Иваныча увезли замертво домой, Куку все поджидал, не покажется ли Майя. Но она не выходила точно на зло. Старая Сырну с сердитым лицом возилась около своих котлов и подавленно вздыхала. Старики-киргизы продолжали спать, как зарезанные. Так наступила и ночь, тяжелая и удушливая. Куку все ждал чего-то. Но Майи не было. Уже на разсвете, когда ночная мгла сменялась белесоватым предутренним туманом, Куку заслышал знакомые легкие шаги. Да, это она была, Майя; но как гордо она отвернулась от него и сделала вид, что не замечает. Кругом все спало мертвым сном, и даже не слышно была кашля Анджелики. -- Майя, ты сердишься?..-- заговорил Куку, подходя к огню, у котораго девушка готовила какое-то кушанье. Она ничего не ответила, а только с презрением пожала своими плечами. Потом она вдруг весело улыбнулась и заговорила: -- У меня будет новый кош из белой кошмы... везде бухарские ковры... два косяка лошадей в поле... Слышал, несчастный?.. -- Это Иван Иваныч тебе говорил? -- Догадайся сам... Вся в золоте буду ходить. Вот какая будет Майя... Куку отвернулся. Что же, пусть Аблай торгует дочерью,-- ему все равно... Да и с какой стати он, Куку, будет безпокоиться за судьбу Майи; она сама по себе. Но, несмотря на это и трезвыя мысли, в глазах клоуна так и мелькал роковой белый кош... О, деньги -- сила, с деньгами все можно устроить. Если бы у него, Куку, были деньги, то он первым делом уехал бы отсюда... Он вспомнил, с каким презрением смотрела на него киргизская красавица,-- так и должно быть. Жалкий клоун, который готов вылезти из собственной кожи, чтобы какой-нибудь Иван Иваныч помирал со смеху -- что может быть хуже?.. Раньше Куку никогда не думал в этом направлении и ел свой кусок хлеба со спокойной душей: он работал, как и все другие. Но ведь Майя так прямо и сказала; "несчастный"... Вот тебе и джигит!.. А как ломается эта скотина Иван Иваныч, ломается потому, что Куку должен зарабатывать свой кусок хлеба кривляньем. Никогда раньше такия мысли не тревожили Куку, а теперь он чувствует, что его голова готова лопнуть от напряжения. -- Он, кажется, считает нас за нищих?-- думал Куку, припоминая историю получения десятирублеваго билета. Ах, как было бы хорошо бросить эти проклятыя деньги прямо з жирную рожу Ивану Иванычу, да еще плюнуть в нее же. И все это устроить при Майе: пусть посмотрит...