Делая карточки (неаккуратно разрывая руками лист Din A4) я вспомнил свой подход к изучению немецкого языка в первые годы эмиграции. Тогда я делал их до жути аккуратно, по линейке лезвием, выводил каллиграфическим почерком слова и их перевод на другой стороне, был ведом синдромом перфекционизма, так, что собственно на заучивание слов уже не хватало ни сил, ни тем более желания. Потом слова выучились как-то сами, без напряга.
Когда в новой комнате пришло время перестилать бельё, я сдёрнул простыню и завис над картиной, изображённой на матраце. Писаный-прописанный, каканный-прокаканный… Полотно авангардиста.
Голос русской медсестры за спиной: А что вы хотели?! Тут всякое бывает…
Всё ясно. Поэтому-то и все постельное бельё здесь прорезиненное. Шуршит при малейшем движении.
Большинство психов считает обязанностью медперсонала менять им еженедельно постельное бельё. Как только к ним в комнату заезжает тележка со сменой белья, они тут же выходят прочь. Медсёстры обижаются, просят на собраниях быть сознательнее и помогать им в этой плёвой по сути дела деятельности.
Да, о собраниях. Первое время я отказывался принимать участие в них, но потом пришлось согласиться. Уж больно укоризненными были взгляды сестёр. По сути дела собрания эти — дело необременительное. Все садятся в круг и представляются. Некоторые говорят, как у них в общем дела. Закончив свою часть, следует сказать: Ich gebe weiter.[40] Один, кстати, из примеров, когда нельзя перевести дословно. На этих собраниях распределяются «амты», так называемые службы — кто из пациентов за что будет ответственен на следующей неделе. Пара организационных вопросов и можно расходиться, предварительно поставив стулья на место.
Однажды ночью я проснулся от дикой боли в груди. Ужасно хотелось спать, но из-за этой боли не получалось. Было ощущение, что что-то во мне застряло. Не было сил встать и сходить к дежурному врачу. Так и заснул, отмучившись что-то около часа… Был ли это тот монстр ползущий под кожей или что-то в этом роде? Я не знаю.
Нашёл неподалёку интернет-кафе, в которое хожу теперь регулярно. Один час стоит 2 евро, но в этой «радости» житейской отказать себе не могу.
На пути туда на территории клиники встретил своего лечащего врача. Он в очередной раз спросил меня, не против ли я того, чтобы организовать встречу с Таней. Я не против. Тогда нужно будет записать её телефон. Хорошо.
Оказавшись в интернете после двухнедельной паузы, почувствовал себя абсолютно вне темы. Начал собирать воедино всё, что упустил за прошедший период — всю новую публицистику, которую отслеживал и архивировал последние годы. Тонны нового. Никакой радости потом разгребать эти могучие завалы. Для складирования этого материала пришлось купить новый USB-накопитель. Мои старые флэшки остались дома у Тани. На подоконнике. Она, по всей видимости, забыла бросить их в мою сумку, когда за ней приезжали полицейские. Теперь, наверное, жалеет об этом — ведь это возможная причина для моего появления у неё в дверях. Господи, почему я так плохо думаю о ней?! Потому что так много уже пережил и на многом так жестоко обжёгся…
Спросил у медперсонала, можно ли пользоваться компьютером за пределами отделения. Можно. Ага, можно-таки. Нужно теперь найти розетку. Две малюсенькие дырочки в стене, от которых жизнь становится немножко веселее. Высматриваю эту розетку через запертую дверь. Там, на нашем же этаже, за дверью площадка для посетителей: стоят кресла и столик. Розеток не видно. Позднее найду одну в холле перед библиотекой и кафетерием. Спрошу у барменши, можно ли ей пользоваться. Она не знает, спросит у шефа. Возвращается: нельзя.
Каждый день мне кто-то да звонил. Иногда несколько раз за день. Я, получалось что так, по доброй воле стал newsmaker'ом.
Тане мои байки по-прежнему не нужны. Она ни разу не позвонила. А я каждый день жду её звонка. Я всё ещё надеюсь на то, что не такая она и сволочь, каковой хочет себя передо мной выставить.
Она никогда не позвонит.
Ни разу за то время, когда я жил в Германии один, ни разу мне лично в Питер, ни разу в больницу… Жесть. Я ей, видите ли, действую на нервы.
Пониженная доза успокоительного сказывалась на мне по-прежнему утомляюще, и я сваливался после завтрака в постель и спал до обеда, т. е. до половины двенадцатого. На приёме у врачей в очередной раз просил снизить дозу.
Ну и завертелась моя первая серьёзная проблема, история с Эдэле. Её перевели в отделение, предназначенное для пост-реабилитации и подготовки больного на выписку. Она каждый день звонила мне и болтала всё об одном и том же — по полчаса, по часу. Я терпел, сидя в телефонной будке на полу с закрытыми глазами, изредка поддакивая. От постоянных наушников мои уши не особо страдали от телефонной трубки, как таковое бывало раньше, отчего я всегда ненавидел долгие телефонные разговоры.