-Чего уставились? - сказала Лиза ворчливо. - Кино вам тут, что ли?
-Кино не кино, а... - Кубик не договорил и растянул свое "а" так, что получилось "а-а-а..."
Только что у девушки на крыльце была коса, и вот уже нет ее. Вместо косы - короткая стрижка. А лицо слегка пополнело и побелело. Она потрогала волосы и спросила:
-Вроде поболе мне стало?
-Поболе, поболе, - кивнул художник. - Еще немного потерпите.
Перед ним сидела теперь молодая женщина. Волосы ее гладко зачесаны назад и сзади собраны в узел, лицо не то спокойное, не то безразличное. Но это длилось всего минуту-две.
-Ой, - забеспокоилась женщина, - что-то мне тяжельше стало!
-Ничего, ничего, - как врач, сверлящий зуб, ответил художник, - вы сами этого хотите..
-Я-то хочу, да ведь стареть-то кому нравится! Ой!.. - тихонько вскрикнула женщина. - Ой, обида какая! Ой, не могу!
-Что такое? - забеспокоился Кубик. - Сердце?
-Да нет. Будто я вся сохну, и внутри, и снаружи. Будто черствею, как хлебушек нарезанный, без присмотра оставленный... Ой, жалко мне себя, ой, обида, - причитала она. - Ой, молодость моя уходит, как вода из дырявой кади утекает, некому дырку заткнуть!
-Может, остановимся? - предложил художник. - На этом, так сказать, этапе? Раз обида невмочь...
-Да куда ж останавливаться, если мне сейчас, сколько Анюте моей. Жги дальше, Виктор Алексаныч, пусть уж в свои настоящие годы вернусь. Жги, не жалей моей жизни! - Евдокимовна обернулась к Славику, догадываясь, что Кубик только руководит "операцией", махнула ему рукой.
От ее взгляда и от слова "жги" у Славика опустились руки. В самом деле опустились - молстар оказался направленным в землю.
Евдокимовна, - а волосы ее уже серебрились - вздохнула.
-Фу-у-у! Это что случилось-то? Будто бежала я, бежала, да вдруг остановилась.. Сколько мне стало? Как Павлику, должно быть. Ой, дайте передохнуть...
Кубик посмотрел на Славика и все понял. Показал рукой: погоди, мол, когда нужно будет действовать, я дам знать. Славик даже не кивнул в ответ, так ему не хотелось больше заниматься этим делом.
Евдокимовна на вид была уже женщиной лет сорока пяти.
-Соседей и то стыдно было бы. Что скажут? Что подумают? - Она покачала головой.
-А что скажут? - поинтересовался художник.
-Что подумают, то и скажут - знаю я их. Дура, мол, старая. Одной жизни дожить не успела, на вторую позарилась. Видно, сладко ей жилось, коли вдругорядь захотелось. Молодой-то мне прохода не дадут, застыдят.
-А что молодой до старух? - возразил Кубик. - Не все ли равно, о чем они ворчат?
-Не скажи, Алексаныч. Это, может, у вас в городе так, а у нас в деревне стариков уважают. Слушают. Правда, Нин? Ты ведь бабушку свою слушаешь?
Нинка, не вынимая пальца изо рта, кивнула.
-Ну, отдохнула, стареючи, вроде, значит, в отпуску побывала. Первый раз в жизни. Теперь дальше ехать можно. Жги, Алексаныч, мне в бабушки пора, - повторила формулу покорности Евдокимовна. - Нинка моя меня, вижу, еще не признаёт. Да и дела по дому не сделаны...
Состарившись до прежнего своего возраста, Нинкина бабушка хотела уже встать и уйти, но вдруг ойкнула, села и... попросила вернуть ей годика три-четыре.
-Колено у меня очень уж разболелось в последнее время. Кабы не оно, - объяснила, стыдясь почему-то своей просьбы, Евдокимовна, - то хоть до ста лет жить можно.
Кубик на этот раз взял молстар в свои руки - дело требовало осторожности. Спросил у Славика, где нажимать, опробовал кнопки, направив аппаратик в землю, и проделал над соседкой нужную операцию.
Евдокимовна сначала проверила колено рукой, потом встала, прошлась перед крыльцом.
-Как новое, - обрадовалась она. - Теперь можно идти работать. А эти малые годы, что ты мне вернул, Алексаныч, кто их на старухе сосчитает. Главное, чтобы Анюта ничего не заметила, да еще Андреевна.
-Ты, баб, как раньше, - сказала Нинка, - только улыбистей стала.
-Вот так словечко! - Кубик хлопнул в ладоши. - Ну, Нинон, ну, умница!
На этом приключение закончилось, и Кубик собрался уже к себе, но Нинка его остановила:
-Дай-ка картину сюда. - И решительно забрала у художника холст.
-Ты что, Нинон? - растерялся Кубик. - Я ведь над ней еще поработать должен.
-Поработать! Замажешь мне бабушку так, что потом никто ее не узнает. Не дам. Знаю я тебя!
-Евдокимовна! - взмолился художник. - Да что это такое?! Пусть она отдаст холстину!
Но Евдокимовна, поднимаясь на крыльцо, только махнула рукой.
-Отдай, Ниночка, - просил Кубик, впервые называя Нинку так, - это ведь полработы.
Нинка глянула на портрет.
-Видела я все твои замазюки. Будто сам черт на картинах плясал. Сперва что-то еще понятно, а после ничего. Не дам. Это не твое, это бабушкино. - И спрятала холст за спину.
Художник оглянулся на Славика, будто прося помощи у него.
-Вишь, какую критику твоя подружка на меня наводит. Заступись.
Славик отвел глаза. Ему тоже нравился портрет.
Кубик снова обратился к Нинке:
-А, Нинон? Отдай хоть на полдня, я за это и тебя нарисую.
-Меня нечего рисовать. Я еще маленькая. Вот когда семнадцать стукнет, тогда приезжай и рисуй. Может, к тому времени чему-нибудь и научишься.
-Ну, Нинон, так-то нельзя - так вот, как ты говоришь, - обиделся Кубик.
-А ничего с тобой не будет, - жестко ответила Нинка и пошла с портретом к себе.
Славик ни разу не видел художника таким. Он растерялся и моргал, и губы у него кривились, как у третьеклашки, которого послали домой за родителями, и борода казалась приклеенной.
И Cлавик впервые, кажется, подумал, что взрослые не так уж прочно защищены от обиды. И еще подумал, что Нинка не такая уж безвредная.
Евдокимовна снова вышла на крыльцо.
-Ба, - сказала Нинка и выставила перед собой холст, - это тебе подарок на день рождения. От всех от нас.
-Ох! - всплеснула руками бабушка. - Мне ж нынче семьде... Ой! А сколько ж мне после сегодняшнего исполнилось-то? Кажись, годика на три-на четыре меньше? А? Вот так день рождения - меньше стало!
-Ну и на здоровье! - за всех ответил Кубик. Он, как видно, справился с уже обидой.
-Вот не думал, что в деревне переживу такие страсти, - сказал Кубик, когда старая Евдокимовна с внучкой скрылись в доме. - Ты что обо всем этом думаешь, Славик?
Они сели на Кубиково крыльцо.
-Я? - по привычке, чтобы было время обдумать ответ, переспросил Славик. Ожоги крапивы только теперь дошли до него и он начал чесаться. - А что об этом еще думать? Тут, по-моему, все ясно. Сначала помолодела, потом захотела и состарилась. Я бы назад, в старость, ни за что не вернулся.
-В старость это вперед, - машинально поправил его художник. - Ты мне вот что скажи: откуда у тебя этот чудесный аппарат?
-Молстар...
-Так он называется? Можешь мне о нем рассказать? В смысле, имеешь право?
И Славик - куда теперь денешься? - рассказал, не забывая чесаться, о пришельцах.
Кубик по ходу рассказа то и дело кивал. Потом высказался:
-Жуткое мальчишечье, беспросветное и беспардонное вранье! Жуткое и прекрасное! Вот что бы я сказал, если бы... если бы не было в твоих руках молстара! Вещественное доказательство! Тут даже наши суровые ученые, так не любящие пришельцев и веру в них, ничего бы не поделали. Впрочем... Может, наши уже выпускают такие штуки? Или японцы? Ну-ка дай, я взгляну.
Кубик долго и осторожно рассматривал аппаратик, вертел, гладил, колупал...
-Ну-ну, - сказал он, не без сожаления возвращая Славику молстар. - Отдай его хозяевам и больше не бери. Значит, говоришь, бабушка твоя отказалась от молодости?
-Вы ведь тоже.
-Я? Я - другое дело. Я молод. Да-а... - художник покачал головой. - Очень серьезная новость, такую сразу не обмозгуешь... А ты мне этих ребят покажешь?
-Я спрошу у них.
-Ну, договорились.