– Разбегаемся по всему миру, чтобы награбить добра, и свозим его домой, – сказала она.
– Мы – норманны!
– Сама вы бабушка, марамойка! – сказал Петря.
– Норманны, кретин! – сказала бабушка, преподававшая историю еще в те времена, когда молдаване на закрыли свои средние школы.
– Норманны значило «люди моря», – сказала она.
– Древнее румынское племя, они жили как ветер, – сказала бабушка.
– Сегодня здесь, завтра там, – сказала она.
– Мы должны быть как они, как наши предки, – сказала она.
– Норманнские предки, люди моря, – сказала она.
– Они плясали у костров, имели полигамию и друг друга в в…, – сказала она мечтательно.
– Бабушка! – сказал Петря.
Бабка, хихикая, вынула из печи горшочек с чипсами, и подала на стол, с пылу, с жару.
Петря, давясь и обжигаясь, кушал…
* * *
В Москве Петря, выйдя из поезда, и щурясь, расплатился на вокзале с проводниками, носильщиками, милиционерами и рэкетирами. Вдохнул воздух поглубже, закашлялся от бензола, улыбнулся солнцу, отчаянно прорывавшемуся сквозь смог, и пошел по Москве, словно юный Никита Михалков в одноименном фильме «Юный Никита Михалков в фильме про Москву».
Петря даже улыбался так же гадко……
по схеме, нарисованной добродушным, в общем, Лоринковым, Петря добрел куда надо. У театра Маяковского Петря, дождавшись огромного золотого кадиллака, бросился под открытую дверь, и как раз успел. Толстячок с добродушным лицом кота Матроскина наступил аккурат не в лужу, а на спину Петри.
– Однако-с, – ласково сказал старичок и потрепал Петрю по щеке.
– Что за буй? – сказал он мягко.
– Батюшка. Табаков. Олег. Никодимыч! – волнуясь, проговорил Петря.
– Драматург я, из Кишинева, пьесу написал, изволь видеть, – сказал он.
– Ну-ну, – сказал Табаков задумчиво.
Мужчина замолчали. Наконец, Табаков сошел с Петри на асфальт, и небрежно взял листы рукописи.
– Пьеса про Ле-ни-на, – сказал Табаков.
– Ну, миленький, ну это же никуда не годится, – сказал Табаков.
– По хрену тут всем на Ленина, – сказал он.
– Помилуйте-с, – сказал он.
– Батюшка, – сказал Петря.
– Изволь хоть глянуть! – сказал он.
– Ну хорошо, – промурлыкал толстячок.
Подождал, пока Петря встанет на корточки, сел на спину. Стал читать. Петря ждал, затаив дыхание. Во-первых, «Матроскин» был очень крупным мужчиной, и Петря боялся его уронить. Во-вторых, вся жизнь Петри была поставлена на карту. Сценарий для него написал Лоринков за сто килограммов румынской крупы и полторы тонны вина. Лоринков был выбран в авторы за знание местного рынка.
«Матроскин» читал:
«… спектакль называется „Цыган“… цыган Годо… цыганка Цара… пихаются в жопу… вокруг индюки… танцуют молдавский танец хора… восемнадцатый миллениум… персонаж Смерть… по пятам идет кобыла Буцка… падают лепестки роз… тоже пихаются… вокруг индюки, цыгане… почему-то Бог…»
Вдруг в спине у Петри потеплело. Странно, подумал он. Странно, что не в груди, подумал он.
– Газы, – виновато сказал «Матроскин».
– Читаю дальше, – сказал он.
Стал бормотать:
«… семья цыган в некоем подобии летаргического сна… Бог тоже… воспаленная матка… океанариум открыт… это полный пипец!… нарвал ведь тоже кит… дует сверху в ухо Индюка… а тот ведь не Петух!.. гадалкам и экстрасенсам… Дух Кибитки… Гожо, Зара и Буца… напоминаю, все пялятся… едет с Индюком и Духом Повозки спасать Семью… тревел-трип… с грибами тоже некуево… побеждает многоголовых гидр… гребитесь в рот… восемнадцать по цельсию очень даже… Несмеяну можно… всех можно… скетчем а-ля Камеди клаб… освободил семью… смысл фильма: обретение семьи и возможность снова варить наркотики… если бы кабы да кабы, вырос бы на члене шанкр…»
– Цыган Гожо идёт в жо… – читал Матроскин.
Петря беспокоился. Да, сценарий написал Лоринков, потому что он знал специфику российского рынка. Но, правда, беспокойно подумал Петря, Лоринков почему-то гадко смеялся, когда отдавал сценарий. Впрочем, Лоринков всегда смеется гадко.
– Ну, недурно, недурно, – мягко сказал «Матроскин» и продолжил чтение.
«… ключевая сцена… кот трахает коня Буца… а потом наоборот… кота назовем постмодернистски, с тройным смыслом… затронуть культурные пласты… к примеру… Матроскин?! а кули бы и не…»
– Ах ты чмо – сказал «Матроскин».
– Ах ты куйло! – сказал «Матроскин» и зарычал, ощетинившись остатками волос.
– Ах ты сраный урод! – сказал он.
– Не будь ты сраный какой-то Петря, я бы решил, что это сам Лоринков издевается, – сказал он.