– Какой овощ? – сказал Санду.
Джулия налила еще кофе и сказала:
– Фура спелый тыква.
* * *
…уже в Германии Санду остановил фуру на каком-то поле, и вышел. Потянулся.
Вспомнил наставления хозяйки.
– В Москве быть хоть раз? – спросила она его.
– Не бывать, – ответил Санду.
– Тогда быть очень осторожный, там много пидарас, есть очень модно, – сказала она.
– В Европа, правда, тоже, – сказала она.
– А еще хипстер, – сказала она.
– Хипстер хуже чем педераст, даже мужчина не иметь, – сказала она.
– Никого не ебать, только модный спектакль обсуждать, и в кафе сидеть – сказала она.
С грустью, почему-то, посмотрела на комнату супруга.
– Хотеть меня, сладкий? – спросила она Санду.
– Моя бояться устать, много пути вперед, – соврал Санду.
– Твоя что, педераст? – сказала хозяйка.
– Или хипстер? – сказала она.
– Моя молдаван, – сказал Санду.
– Работать так много, что не иметь никого, и даже спектакль не обсуждать, – сказал он.
Это был убедительный довод, и Джулия отстала.
…Поле было покрыто изморозью, как совсем тогда, в юности. Ни души… Санду открыл двери фуры, не веря своему счастью. Максимум, что ему обычно доставалось, это арбузы и дыни. И если дыня еще как-никак шла, за счет упругой и тугой мякоти, то арбузы Санду презирал, считая их в мире бахчевых чем-то вроде подзаборной шлюхи. И так редко попадались ему тыквы…
И вот, – благодаря московской моде на тыквенный суп, – они Были и ослепляли его своим оранжевым светом из фуры.
Глядя на полторы тонны свежих, спелых, ядреных, отборных тыкв, Санду едва не плакал от счастья.
Он чувствовал себя Гераклом, которому подложили сорок девственниц.
Только сегодня, знал Санду, он круче Геракла. Да и возлюбленных у него побольше…
Расстегиваясь, Санду полез на свое царское ложе…
* * *
…уже подъезжая по нужному адресу в Москве, Санду – который не встретил пока ни одного педераста или хипстера, – притормозил на светофоре. На лице его блуждала улыбка. И, хоть был Санду обессилен, улыбка эта его не покидала.
Ведь он превзошел Геракла и справился СО ВСЕМИ своими подопечными.
И все они оправдали ожидания Санду. Это была феерическая поездка-оргия. Единственное, что было слегка непривычно – тыквы внутри были как будто… суховаты. Но Санду относил это за счет чересчур теплого лета.
Загорелся желтый свет светофора… Тут к кабине метнулась какая-то тень. Мужик в костюме, с усиками и, почему-то, блестящим котлом в руках, настойчиво стучал в боковое стекло. Гадая, пидарас это или хипстер, Санду включил аварийку и стекло приспустил.
– Мужик, мужичок, коечстососинка, – сказал мужчина, нервно поправляя галстук-бабочку.
– Что вы иметь спросить? – сказал Санду на ломанном русском.
– Слышь, козлодорастина, ты мля везешь на ха свежачок? – сказал мужчина.
– Свежачок в ресторан Ники, – сказал он.
– Какой Ник? – сказал Санду.
– Ну, Белоник, – сказал мужчина нервно.
– Какой Белоник? – сказал Санду.
– Ты че мне мозги паришь? – сказал мужчина и ударил костяшками по котлу.
– Ваша сломать котел, – сказал Санду.
– Это казан, ты, утырок, – сказал мужчина.
– Ваша сломать казантыутырок, – сказал Санду.
– Значит так, чо везешь, мне мля скидывай там, – сказал мужчина, и махнул рукой в сторону двора.
– Вез в один ресторан, вези в другой, плачу пля вдвое, – сказал мужчина.
– Моя не понять, что ваш иметь в виду, – сказал Санду озадаченно.
– Я тебя сейчас поимею и ты сразу овца поймешь что моя иметь в виду козлодорас ты! – сказал мужчина.
Педераст, понял Санду. Сказал:
– Ой, сверху угроза быть! – сказал он.
Мужчина задрал голову вверх, и Санду изо всех сил ударил его монтировкой по лбу. Треснула кость, брызнула кровь. Мужчина упал на асфальт, дрыгнул два раза ногой и затих, прошептав напоследок»… шаурма… бастурма… восток петруха дело млядь сироп в горной деревушке варя перчик фотосесси… пидара… в жо… ф-ххх».
Хоть мужчина и затих, Санду на всякий случай переехал его два раза.
И только потом отправился в пункт назначения.
* * *
…там, в ресторане, – где играла живая музыка, кушали люди во фраках, и бегал на сцене какой-то светловолосый толстенький педераст с криками «я натуральный блондин на всю страну такой один», – Санду ждала красивая, ухоженная женщина в беретике и, почему-то, с фотоаппаратом. Она проводила его на кухню, и велела челяди разгружать фуру.
– Белоника, она же Ника, она же Вероника, – сказала она и протянула Санду руку.