Был ли он на самом деле так сильно болен, как говорил, — неизвестно; несомненно, что он преувеличивал свою хворь, но несомненно и то, что он сильно постарел, пожелтел и похудел за эти две недели. И когда он ковылял по дороге к селу, где вскоре должна была быть ярмарка и, значит, хорошая работа нищим — он имел вид настоящего дряхлого старика-калеки…
Как-то в конце июня он навестил Кастюринский хутор. На дворе его окружили с громким лаем гончие, и он долго стоял, опустив мешок, не решаясь двинуться вперед и пошвыривая собакам кусочки хлеба. Собаки на лету подхватывали их и опять продолжали лаять настойчиво и упорно, не пропуская его к дому.
Наконец из людской вышла кухарка.
— Проводи от собак-то! — закричал ей Кукушка.
— Да тебе кого надо-то?
— Барчуков. В доме они, что ль?
— Удержишь их в горнице, — ответила кухарка. — Сейчас опять с моим Федькой побегли на пруд. Какие-то плоты строят.
— Так проводи, милая.
— Мне некогда. Они и так не укусят.
Кукушка нерешительно направился к пруду. Собаки до самой плотины проводили его лаем, наконец отстали.
— Коль, а Коль! — услыхал Кукушка голос Мити, плывшего на спинке по пруду. — Стать тут-то?
— Стань! — отозвался Коля с берега. — Только тины достань со дна, а то ты нарочно…
Митя вскинул руками и пропал в воде. Через несколько секунд он вынырнул и опять закричал:
— Дна не достал! Тут страсть глубоко…
Появление Кукушки заставило Митю бросить нырянье.
— Кукушка, здравствуйте! — кричал он, поспешно направляясь к берегу. А Коля уже бежал к Кукушке и сообщал ему:
— Волчонок-то издох. Другой только остался!
— Что ж так, барчук миленькиий? Ай плохо кормили?
Митя, с посиневшим лицом, со взъерошенными волосами, с грязью на подбородке, поспешно одевался и говорил, стуча зубами:
— Он был больной. Хотите, мы сейчас пойдем к ним?
— Пойдемте, барчуки, пойдемте.
Все трое отправились в сад, и по дороге Митя опять начал засыпать Кукушку вопросами:
— Кукушка, а Кукушка! А где ж ваш Мурзик-то?
— Потерял, барчук, на ярманке потерял. Отстал где-то и пропал…
— А ты на ярманке жил? — спросил Коля.
Митя сердито перебил его:
— Ты вечно, как баба, со своими глупостями! На ярмарке нельзя жить.
И, обратившись к Кукушке, спросил:
— Вы уже не будете больше у нас в лесу жить?
— Нет, барчук, — ответил Кукушка, — куда мне таперь наниматься.
— Отчего?
— Слаб я дюже, стар стал.
— А где ваш дом? В селе?
Кукушка грустно улыбнулся и посмотрел на Митю совсем тусклыми глазами.
— Дом? — сказал он. — Какой же у меня дом, барчук? У меня нетути дома, да и не было сроду никогда.
— Отчего? — изумленно воскликнул Коля.
— Не знаю, милый барчук, — видно, не надо.
Дети вопросительно переглянулись и, почувствовав что-то грустное в словах Кукушки, притихли.
— А жены у вас тоже нету? — немного погодя спросил Митя.
— Нету, барчук, ни жены, ни детей.
— Померли?
— Да их и не было никогда.
Это окончательно поставило детей в тупик. Они уже без оживления стали рассказывать Кукушке, как они кормили волченят костями, пирожками, как для них зарезали хромого жеребенка… Но видно было, что интерес к волченятам ослабел у них.
Придя к картофельной яме, все трое стали заглядывать в нее и увидели тощего и шершавого зверка, который сидел, прижавшись, по своему обыкновению, в угол. Он был ужо с порядочную собаку, но прежней резвости и прыткости в нем не осталось и следа.
— Он даже мяса не хочет есть, — сказал Коля жалобно. — А зимой он замерзнет: а папа говорит, что в дом его нельзя пустить.
— Известно, замерзнет, — равнодушно сказал Кукушка, садясь около ямы и нюхая табак. — Зимой нашему брату плохо, — прибавил он, загадочно улыбаясь в раздумье.
— Какому брату? — спросил Коля.
— Волчиному, — пояснил Кукушка. — Ведь я, барчук, тоже вроде волчонка. И название-то мое — Кукушка, значит, нетути у меня своего гнезда. И житье мое звериное. Беспременно я нынешней зимой замерзну. Пойдешь выпимши и замерзнешь.
— Водку выпьешь? — спросил Коля.
— Водку, милый барчук.
— А вы не пейте лучше, — сказал Митя, нахмурившись.
— А холодно-то? Рад бы не выпить, да выпьешь. Ходишь-ходишь, снегом тебя намочит, придешь в избу, отогреешься, ан одежда-то мокрая. А пойдешь, хвать — метель подымется, ослабеешь, выпимши-то, ну и капут тут тебе!
— А вы живите у нас зимой, — проговорил Митя, еще больше нахмуриваясь и слегка дрожащим голосом, потому что ему было уже до слез жалко Кукушку.
Кукушка засмеялся и покачал головой.