– Джош не желает тебя видеть.
Каждый раз эти слова застают меня врасплох. Стараюсь никак это не показать.
– Ясно. А Энни?
Проныра сверлит меня ярко-голубыми студеными глазами. Смотрит на мою шею, горло. Отрицательно качает головой. То ли в ответ на мой вопрос, то ли сам себе.
– Понятно, – говорю я.
В отношениях с детьми я, естественно, взрослая. И должна вести себя как взрослая, принимая их гнев. Нет ничего хуже, чем слышать, что твои собственные дети тебя ненавидят, – все равно что жевать бритвенные лезвия.
– Я, наверное, тоже больше не приду, – добавляет Проныра.
Удивляюсь и волнуюсь. Несмотря ни на что, он отчаянно предан. Может, произошло что-то очень плохое и он мне не говорит?
Подхожу. Его взгляд перебегает с моих волос на горло и глаза. Останавливаюсь прямо перед ним.
– Почему? – спрашивает он, опять едва не плача.
Его голос слаб, сам он вымотан, и мне его жалко, хотя я порядком устала от его слез. Проныра так и не понял, насколько его жалость к себе иссушает мое сочувствие. Я не знаю, что делать, однако все равно предпринимаю попытку помочь и заключаю его в объятья. Он вздрагивает, ссутуливается. Позволяет себя обнимать. Пахнет на самом деле замечательно.
– Лучше б мы не встретились! Лучше б ты не попалась мне на глаза!
Чувств ко мне он не испытывает, это я понимаю, но звучит по-своему романтично. Говорят, мы по-настоящему узнаем друг друга только при расставании. Так и есть. Лишь тогда видишь человека во всех его проявлениях. Отчаяние и страх делают нас странными и уродливыми. Ярость хороша; она нужна, чтобы расцепить связку, без крови и боли расстаться невозможно. Но раны затягиваются. И в конце концов, если ты по натуре не окончательный злодей, можно прийти к тому, с чего начал: этот человек снова тебе нравится.
Карл – добрый. Несмотря ни на что, он хороший человек. Я пожимаю его пальцы.
– Принес тебе кое-что. – Он высвобождает руку и суетливо роется в бумажном пакете.
Вытаскивает «Твикс», стопку книг и дерьмовые журналы. Он всегда покупает мне дерьмовые журналы. Я их никогда не читала, а он всегда покупал. Сначала это было шуткой, потом стало привычкой. Теперь не до шуток.
Вижу, что ему не терпится уйти, и почему-то скисаю.
– Когда я вернусь домой? – спрашиваю тихо.
Проныра перестает поправлять стопку и демонстративно сминает бумажный пакет. (Строго говоря, это я должна с тихой яростью комкать пакеты, но что ты будешь делать…)
– Домой? – повторяет он. И добавляет громче: – Дома у тебя больше нет!
Любит мелодрамы. Ему мало, что просто болит голова или пучит живот, – подавай опухоль мозга или рак желудка. Делаю шаг в его сторону, и он пятится, как будто я нападаю. А я никогда не нападала, я не агрессивная. Грустно сознавать, какой чужой я ему стала; даже видеть не хочет. Меня накрывает печаль. Куда подевалась наша любовь? Где-то же она должна быть! Может, в ящике справа от раковины? Однажды кто-нибудь откроет его и воскликнет: «Смотрите, что я нашел! Целая куча любви!»
Подойдя к двери, оборачивается. Утомленный столетний целакант.
– Приготовься, Конни. Приготовься, черт побери!
Уходит. Гнев Проныры завихряется вокруг меня, не проникая внутрь. Пытаюсь ощутить его, впустить, но нет, ничто в меня не просачивается. Полное оцепенение.
Подхожу к стопке журналов. Бегло листаю и сажусь. Книги кладу отдельно. Узнаю школьную тетрадь. Дневник Энни. На обложке написано: «Энни Мортенсен, возраст 9 лет и 5/12. Днивник. Ни трогать». Если она узнает, придет в ярость.
Помню ее первый дневник – мой подарок на день рождения, когда ей исполнилось семь. Она открыла его, сидя за столом, и сразу захотела начать. Записала: «Встала умыла лицо пачистила зубы». Посмотрела на меня и спросила: «Как-то скучно, да?» И мы поговорили, как сделать дневник интересным, чтобы однажды она с удовольствием его почитала, оживляя память. Энни предложила записывать важные события в мире. Я похвалила идею и добавила, что можно отмечать какие-то моменты – например, лучшее за день, – а не пересказывать все подряд. Ей мысль понравилась, и с тех пор она добросовестно каждый день вела записи. «Я всегда буду говорить правду», – заявила Энни, и я согласилась, что иначе ничего не получится. Полли тоже завела дневник, естественно, хотя они их друг дружке никогда не показывали. Зато часами читали отдельные разрешенные страницы – умора, если учесть, что они были неразлейвода и проводили вместе каждую секунду, как, собственно, и их матери, и даже больше, поскольку учились в одном классе. Энни хранит дневник под замком. Понятия не имею, как Проныре удалось его раздобыть.