Я не сомкнула глаз.
Скрипуха протягивает последнюю порцию лекарств. Глотать их – сущее мучение.
– Мама будет очень волноваться. Приведут ее сюда, в конце концов?
Она со скучающим видом закрывает и складывает газету.
– Я про вашу мать ничего не знаю.
– Не помню, когда она обещала прийти…
– Вы много чего не помните, а должны бы… – отвечает она, одной рукой похлопывая по ноутбуку, а другой прибирая и без того аккуратную тележку.
Здешний персонал порою очень груб. Но я не расстраиваюсь. К тому же она отчасти права: я не помню, как мое запястье пришло в такое состояние, хотя полагаю, что сделала это сама: крайне маловероятно, чтобы кто-то другой мог так его исполосовать.
Возвращаюсь к одинокому листку. Он не трепещет – ветер стих. Думаю о том, какой я была. О неимоверном количестве энергии, которую тратила, обижаясь или оскорбляясь. Годах, когда гналась за успехом, вовлекалась в мышиную возню, ловила свой мышиный хвост, следовала мышиным правилам, была правильной матерью, женой, дочерью, кормилицей семьи, правильно вела хозяйство, ходила в правильной одежде, придерживалась правильных взглядов, пила правильное вино, правильно питалась, развивала правильный цинизм. Чего ради? Совершенная бессмыслица. Неужели писать об этом? О темноте? Ночах, когда просыпалась в поту и панике, с колотящимся сердцем и такой болью в теле, словно переламываюсь надвое? Я не хочу думать о боли. Сейчас мне ничего не грозит. Это старая я сильно волновалась, а я теперешняя – свободна.
Опускаю взгляд на компьютер. Потрепанный «Делл» без штепселя – видимо, на случай, если я попытаюсь заколоть насмерть себя или ее.
– Что писать?
Скрипуха вытирает на подносе лужицу и убирает салфетку в карман. Прежде чем уйти, наклоняется и смотрит в глаза.
– Сделайте всем одолжение и напишите, мать вашу, как все было!
Звучит убедительно, по существу. Пока Скрипуха и ее толстая жопа покидают комнату, снова принимаюсь рассматривать храбрый листок.
Я не позволю себя расстроить. Встаю и направляюсь в ванную. Мочиться в штаны не так уж и весело. Наверное, я просто экспериментирую с разными вариантами поведения. После туалета мою свои незнакомые руки в маленькой раковине. Над ней закреплен блестящий металлический лист. Слава богу, отражение расплывчатое, но все равно ясно, что вид у меня не ахти. Волосы растут странными рыжими патлами, просвечивает скальп. Похлопываю по темени. Я похожа на горячо любимого истрепанного детского медвежонка, хотя любимой себя не ощущаю – только истрепанной. Глаза налиты кровью, шея расцвечена мириадами красок. Дотрагиваюсь до горла, гадаю, не повязан ли на нем какой-нибудь жуткий осенний шарф, который подарила мать. Модникам здесь не место. Вожу мылом по металлическому листу, пока отражение не исчезает совсем.