Она услышала, как за ними в гостиной, обставленной мебелью восемнадцатого века, леди Хэннафорд, понизив голос, сказала, обращаясь к Крис:
— Ну а теперь, дорогая, расскажите мне, как ваши дела. Как ведет себя ваш супруг?
Джанин медленно прошла по террасе и спустилась по ступенькам. Тим Хэннафорд следовал за ней. В прохладной влажности лужайки, где царил сладкий аромат роз, под ярким солнцем, струившим на землю тепло, она повернулась, взглянула на него и, к своему удивлению, заметила, что он даже не смотрит на нее. Наклонив голову, Тим шел в задумчивости, глубоко засунув руки в карманы, всецело поглощенный созерцанием аккуратно подстриженного газона.
Словно очнувшись вдруг, он быстро взглянул на девушку и спросил:
— Как себя чувствует ваша сестра? Она выглядит такой хрупкой и слабенькой, что я боюсь, как бы ее не унес с собой первый же порыв ветра, а легкий бриз, наверное, может свалить бедняжку с ног. У нее был когда-нибудь румянец? Я хочу сказать, естественный румянец?
Джанин покачала головой:
— Не очень яркий. Но у многих людей не бывает румянца.
— Да, как известно, у рыжих часто бывает матовый цвет лица, но он все же отличается от мертвенной бледности, — заметил Тим, глядя на свою спутницу чуть ли не с обвинением.
— Крис едва ли понравится, что ее называют рыжей! — предупредила его Джанин и увидела, что он нахмурился.
— Ну, цвета блестящей бронзы, каштана, или как вам угодно называть это, — сказал он. — У нее такой фантастически красивый цвет волос, что название не имеет значения. Мы все знаем, что в мире не так много женщин, которых действительно можно назвать красавицами, и ваша сестра — одна из них, но меня беспокоит то, что она с каждым днем кажется все более хрупкой... словно китайский фарфор, такой редкий, что требует неусыпной защиты.
— Я никогда бы не подумала, что вы так поэтичны, — заметила Джанин, не отдавая себе отчета в том, что ее тон был довольно язвительным.
Тим Хэннафорд встретил ее взгляд с бесстрастным выражением лица.
— Некоторые люди, как и некоторые особенно изящные вещи, пробуждают в душах тягу к поэзии, — отозвался он.
— И именно поэтому вы сорвали розу, чтобы украсить ею поднос с завтраком для Крис, после того как провели ночь в «Сандалс»? — поинтересовалась Джанин. — Вы считаете, что это поэтичнее, чем просто оставить записку с выражением благодарности?
— Я оставил записку вам, — заметил он.
— Да. Я разорвала ее и бросила в мусорную корзину, потому что, передавая ее мне, горничная посмотрела на меня с подозрительной усмешкой.
— Правда? — На его лице ничего не отразилось. — Возможно, у горничной извращенное чувство юмора.
— Возможно, она привыкла передавать записки и... розы, когда вы наносите свои неожиданные визиты в «Сандалс», — предположила Джанин в свою очередь. Запрокинув голову, она взглянула на него с дерзким вызовом.
— Что вы имеете в виду? — медленно спросил он неожиданно мягким тоном, в то время как взгляд его снова стал отстраненно-задумчивым. — Что вы, собственно, имеете в виду, вы, юная леди с буйным воображением?
Глава 7
Джанин с негодованием отвергла обвинение. Она сказала, что если он способен ночью влезть в чужой дом и ворваться в чужую спальню, то должен быть готов к тому, чтобы к его поступкам относились с известной долей подозрительности.
— Вы прекрасно знаете, что здоровье моей сестры оставляет желать лучшего, — сказала девушка. — Она страдает от нервного расстройства, поэтому необходимо, чтобы окружающие вели себя как можно более разумно и деликатно. Тем не менее вам, похоже, нет никакого дела до ее самочувствия, ведь той ночью вы могли случайно напугать ее до полусмерти! Правда, Крис, кажется, знает, что вы позволяете себе время от времени эксцентричные выходки и рассматриваете «Сандалс» как придорожный мотель, где можно провести ночь, если у вас вдруг сломается машина где-нибудь неподалеку... Но если вас интересует мое мнение, то я полагаю, что это не оправдывает вашу бесцеремонность или, вернее, отсутствие у вас благоразумия. Вы не имеете права вторгаться в «Сандалс», если вас не приглашали... и в особенности через черный вход.
— Но я вошел не через черный вход, — спокойно возразил Тим, — это была боковая дверь.
— Это не меняет сути сказанного! — отрезала Джанин. — Меня не интересуют ваши отговорки!
— Вот как? — Оказывается, он умел превращать свою обаятельную белозубую улыбку в хищный, звериный оскал. — Тогда почему же вы никак не можете забыть о той ночи, когда я, как вы выражаетесь, влез в «Сандалс» и ворвался в вашу спальню? Уж не потому ли, что я уехал утром, не повидав вас снова, и что я сорвал розу для Кристин, поскольку это было лучшее, что я мог сделать в этот ранний час, когда у меня еще слипались глаза из-за того, что я не выспался? Вам было бы приятнее и вызвало бы меньше возмущения, если бы я сорвал розу и для вас, вместо того чтобы за письменным столом в библиотеке сочинять записку, которая, возможно, была не из самых остроумных, поскольку я писал ее в такую рань?