Гнали Панькина власти из сел, не разрешали ночевать у знакомых. Попытался уехать, но с поезда сняли, отправили обратно в свою волость, как нарушителя – босяка, шатающегося без дела, занимающегося незаконным лекарничеством. Запуганные сваты тайком выносили узелки с едой и, вытирая глаза, кланялись поясно, извиняясь. Решил старик жить в бору, как волк. Вырыл берлогу, но зимой его выследили лесники, когда поймал в петлю лося. Мясо отняли, спровадили в уездную тюрьму. Внучка оказалась у старшего полещика в няньках. Жена полюбила старательную девочку. Зимой даже отправляла в школу. Прошло несколько лет. Люба выросла в симпатичную статную девушку. Работала по дому, ухаживала за скотиной и ребятишками. Но выгнали её. Приняли в колхоз поварихой. Через обыкновенное время родился мальчик Петя. Жили на бригаде до холодов. Потом определили Любу в сторожихи конного двора, вменив в обязанности ухаживать за лошадями. Бригадир начал утеснять молодую мать, всячески изнуряя работой и придирками. За растрату колхозного овса судили. Через два года вернулась с мужем. …Пётр помнит кашляющего мужчину, у которого бледное лицо и тонкие пальцы с толстыми суставами. От папы Аркадия остались две девочки и толстая книга «Капитал».
Старик Панькин жил при уездной тюрьме истопником и сапожничал. Менялись председатели сельсовета, изменялись азимуты строительства социализма. Старика оставили в покое. Он купил саманную избушку в Берёзовом Логу, соорудил из лозы сараи, обмазал глиной, завёл несколько овечек и коз. На следующее лето расширил саманушку, превратив в небольшой, но тёплый домик. Пётр помнил деда, помнил, как он плёл ульи и обмазывал глиной, помнил, как нужно плести из лозы корзины и корчаги. И это умение пригодилось не раз и не два. Глиняная пасека дожила до осени.
Председатель согласился развивать колхозное пчеловодство на тех условиях, что вкладывать средства не станет, но каждый год будет столярная мастерская поставлять бочки под мёд и домики для пчёл.
Ревизия установит, что председатель незаконным образом оформил пасечником врага народа, обнаружат, что его трудодни приписаны родственникам. Возникнет постановление об уничтожении пасеки. Приедет милиция и начнёт давить трактором глиняные ульи. Дед Панькин распишется в акте и скажет страшные слова:
– Много разных дураков видел при царе, новые дураки дурнее старых дураков.
Арестуют Антипа Владимировича за оскорбление представителей власти при исполнении трудовых обязанностей. Уведут старика. Поплетётся он за ходком уполномоченного. Над полянкой в березняке будут метаться в тоске пчёлы, оставшись без домиков. Тракториста, вызвавшегося раздавить ульи, пчёлы зажалят до смерти. Его не довезут до больницы. Петя стоял у балагана и смотрел на разломанные рамки, восковые соты с расплодом и думал, как спасти дедов труд, как помочь пчёлам вновь обрести домики на полозьях. Что он мог сделать? В восемь лет. Больше деда не видел. Разве в снах.
Спустя много лет встретится ему личность, которая хлопнет по голенищу хромового сапога и скажет, дескать, эти сапоги сточал дед Панькин, ты мне сошьёшь такие. Ты тоже Панькин. Тоже из Березового Лога. Хотел сказать, что мозоли натрёшь от моих сапог, но научили молчать. Смолчал.
Весенними днями сходились мужики и парни у кузни, будто мухи на сахар слетались. Кузница стояла на берегу пруда за старым саманным птичником. Перед кузницей широкая поляна, на которой осенью был ток, куда свозили пшеницу и подрабатывали ручными веялками. Весной эта поляна просыхала быстро, и мальчишки устраивали игры. До звёзд шумно на поляне. Раздавались удары по мячу, крики одобрения. За игрой в лапту наблюдали взрослые. Курили самосад, обсуждали новости мирового масштаба, говорили о погоде и строили прогнозы на урожай. Иногда забирали у мальчишек катанный из коровьего волоса мяч, брали черенок от кувалды и начиналось. К вечеру приходили женщины за своими мужьями.
Небесная синь глубока и тверда. Поэтому и журчали жаворонки, словно приклеенные к ней. На гнилье угла кузни выползали и красно-чёрные букашки. У них обсуждались свои проблемы. Лёгкий порывистый ветришко приносил из степи запахи сырого напитанного водой снега и терпкий аромат чабреца. Кузнец Левыкин и его помощник Ероха – придурковатый парень с жеребячьим лицом – ремонтировали бороны. Вызванивал молоток кузнеца, ухал молот, вздымаемый сильными руками парня. В немытое стекло бьётся большая чёрная муха. Кузнец кладёт набок молоток и бросает поковку в квадратную лохань с чёрной водой. Ероха снимает вязанную рваную руковицу, вытирает лепёшистый нос и, сделав шаг, наотмашь хлещет по стеклу. Муха лежит среди всякого железного сора, набросанного на мазутном верстаке, к которому приверчены небольшие тиски, ими редко пользуются. На толстом сосновом чурбане укреплены мощные тисы. Они отливают угольной чернотой. Рукоятка заблестела, но если присмотреться, то можно обнаружить жёлтые пятна ржавчины. Через неделю они исчезнут. Рукоять станет сверкать серебром.
– А хто влюбка? – говорит Ероха в нос, прихлёбывает из глиняного черепка чай дегтярной черноты. – До первой кровянки.
Мальчишки, польщенные вниманием силача Ерохи, которого в деревне никто не может победить, притихли, выжидая, кого молотобоец первым призовёт выйти на состязание. Тут не спрячешься за спину приятеля, не скажешься больным. Нужно показать, что ты настоящий пацан, а не хлюзда девичей породы. Если откажешься биться с соперником, то не надейся, завтра никто не захочет с тобой дружить, делиться куском пирога или секретом. Старшие ребята не возьмут в ночное, не примут в лапту. Будешь один сидеть в сторонке, как больной свинкой или просто, как ненадёжный, с которым не стоит даже рядом стоять.
– Слабо тебе, Тухма, насновать в этом году Суразу? – говорит кузнец, закладывая табак в кусок газеты. Ваня Тухмин – сын агронома. Рыхловатый крепыш с большой головой и длинными руками. Он второгодник, дерётся не по правилам. Бьёт коленом под живот, хватает за горло а, схватив за рубаху, берёт на калган. Многим мальчишкам выбил зубы. Из школы его давно пора исключить, но… Папа всесилен. Его боятся. А больше всего боятся в деревеньке его жену, работающую заведующей молочно-товарной фермой. Ваня выходит на улицу с творожными шаньгами, но ни с кем не делится, приговаривает: «Всем давать, не успеешь штаны снимать».
С Ванькой никто из нормальных мальчишек не дружит. Вокруг него вьются золотушные малолетки, подчиняются беспрекословно, заглядывая в рот, надеясь получить разрешение покачаться на больших качелях, установленных во дворе за тесовым забором Тухминых.
В прошлом году победил Ванька, легко расправившись с тщедушным пастушком. Он захватил шею, прижал к себе голову Панькина и бил кулаками в живот. Оторвался ворот рубашки, отлетели пуговки. Петя не сдавался, хотя из носа текла кровь, а оба глаза затекли опухолями.
– Увёртывайся, – шептал на ухо Ероха. – Он прёт, как бугай, а ты ударь и отскочи, держи его на кулаке, не давай схватить за шею. Бей так, будто спасаешь своих сестёр.
– Чего ты стравливаешь пацанов, – встал тракторист Лазарь Глухов, отряхивая солдатские замасленные бриджи. Они тебе не щенки…
– В жизни всё пригодится, – скалил жёлтые зубы молотобоец. – Чтоб ни одна тварь не смогла обидеть.
Как обычно, Ванька бросился вперёд, но, получив в лоб, остановился. Бросился ещё раз, но Петя ударил его по уху и отскочил. Мужики и парни одобрительно загудели. После нескольких наскоков Ваня остановился и, схватившись за руку, повалился на землю. Не ожидая подвоха, Петя приблизился к поверженному противнику, помня правило, что лежачего не бьют. Но Тухма вдруг резво подпрыгнул и ударил по щеке Сураза. Кровь хлынула из раны. Ероха, схватил мальчика за руку. Ваня что-то держал в кулаке.