В ванной комнате «нашего домика» я тщетно искала какую-нибудь надорванную упаковку от тампона, оброненную шпильку для волос, заколку или что-нибудь в этом роде. Ни в ванной, ни во всем доме не нашлось ничего такого, что указывало бы на присутствие женщины. Мусорное ведро и корзины для бумаг пусты, посудомойка прибрана, госпожа Мейзинг опередила меня.
Потом я проинспектировала старые пластинки. Я хотела взять свои любимые записи, а пресловутый дуэт со стонами я обязательно уничтожу. В плеер был вставлен незнакомый мне диск, и я немедленно его прослушала.
Бесконечно красиво и безумно печально, как мне показалось. Может, следующей весной стоит предпринять путешествие по Шотландии? И вдруг до меня дошло, что меня смущало в доме все это время: легкий запах ландыша.
Я отчетливо вспомнила, как Биргит года три тому назад покупала во Франции духи. На флаконе было написано: «Un bouquet floral romantique», и она спросила продавщицу, есть ли среди этого «букета» аромат ее любимых цветов — le muguet. Продавщицей была скандинавская студентка, которую наняли специально для обслуживания туристов. И она ответила по-английски:
— Sure, Madam, it’s Lily of the Valley![5]
Штеффен еще долго забавлялся и подтрунивал над Биргит, что ее якобы безупречный французский никто во Франции не понимает.
Далеко не сразу мне приходит в голову мысль прослушать старые сообщения на автоответчике, который, правда, сохраняет всего несколько последних записей. Тетушка благодарила Гернота за поздравление с днем рождения; один из его коллег, которого я немного знала, хотел о чем-то справиться; госпожа Мейзинг уведомляла его о предстоящем мытье окон. А вот на четвертом сообщении по спине у меня побежали мурашки, поскольку голос был мне знаком.
«Привет, сокровище мое! Что там у тебя вчера стряслось? Я прождала тебя больше десяти минут, потом мне показалось это бессмысленным. Впрочем, нам следует быть осторожнее. Мне кажется, Штеффен что-то подозревает, его недавние замечания были какими-то язвительными. Итак, до завтра на парковке! Заранее радуюсь!»
К счастью, под рукой у меня не было горячего чая. Иначе я выплеснула бы его на телефон или на маленький черный автоответчик. Напрасно рассудок подсказывал мне, что мы разведены и что любовные похождения Гернота больше меня не касаются. По мне, так пусть Биргит изменяет своему Штеффену хоть с утра до ночи — только не в моем доме и не с моим мужем! Меня охватила необузданная ярость против них обоих, да еще вдобавок и против самой себя. Это больше не мой дом, это больше не мой муж, когда же, наконец, я с этим смирюсь!
Я представила себе, как Биргит и Гернот сидят в Драгиньяне на пляс дю Марше; после обеда она пьет свой petit noir, а он café crème. Биргит в светлом платье со шнуровкой по корсажу, а ее сокровище — в шлепанцах и бермудах. Солнце уже припекает, самое время пойти и устроить продолжительную сиесту. Сквозь жалюзи будет падать приглушенный свет, подходящий для послеполуденной похоти; темные и светлые полосы на нагих телах превратят их в неистовствующих зебр. Уж не то ли самое бунгало они сняли, в котором четыре года назад мы с Гернотом были так счастливы?
С Биргит, этой изолгавшейся сучкой, я почти каждый день пила в учительской кофе и беседовала о Боге и мире. Во мне кипит зависть, гнев и жажда мести.
— Ну погодите, я вам насолю, можете не сомневаться! — шепчу я.
Ваша смиренница Аня на самом деле вулкан, изрыгающий огненную лаву.
На сей раз месть будет куда изощренней — и, вероятно, я совершу ее не своими руками.
Я без промедления звоню Штеффену.
Он очень удивлен моим звонком.
— Аня? Ты? Вообще-то, я ждал с этого номера звонка от твоего мужа — извини, бывшего мужа, — дружелюбно говорит он. — Чем могу быть полезен?
Я объясняю, что Гернот уже уехал в отпуск. А мне нужна помощь сильного мужчины, чтобы отнести в машину телевизор. Не может ли он ненадолго подскочить в Постгассе?
Собственно, я совершенно не собиралась забирать этот телевизор, у меня давно уже есть новый. Но в этот момент мне не приходит в голову никакой другой тяжелый предмет.