Я понял, что слова от него не дождусь, пока сам не заговорю. Что-то мешало мне просто попросить лерку, и я промямлил, что надо, мол, поговорить.
— Ну, говори, — отозвался он, волоча в сторону очередной полукубометр металла.
С собой у него наверняка не было лерки, а я во что бы то ни стало должен был к ней приблизиться, у меня перед глазами маячил слесарный патронташ на стенке его пещеры, я прямо-таки зрачки царапал о гнездо, где лежит себе, почивает эта чертова лерка! Там, рядом с ней, он мне не откажет, а здесь — откажет. И я сказал:
— Здесь не буду. Поехали к тебе.
— Время нет, — ответил он.
— Дело есть, — спел я ариозо змия-искусителя.
Спел и замолк. Не знал, что дальше петь.
И надо же: победило мое молчание!
Мазепп закрепил товар, примкнул жало «Марс-Эрликона» к блоку питания и, пятясь задом, чтобы фалы собрались у него в заспинные гармошки, поплыл из карьера. Я последовал за ним, лихорадочно придумывая, о каком таком деле собираюсь говорить.
— Ну? — спросил он, когда мы забрались в его пещеру.
По случаю жары он был в одной маечке, громадный, жирный, весь до пупа в веснушках. Он высился надо мной, как гора.
Я шарил глазами по стенкам. Вот здесь мне колдовался слесарный патронташ. Колдовался, да не выколдовался: на стенке было пусто.
— Ты тут на астероиде давно? Как его нашли? — спросил я, оттягивая время, все еще не придумав, о чем говорить.
— Тебе что за какао? — незлобно ответил Мазепп.
Его надо было сразить наповал, и я выпалил:
— Ему томографию делали? Ты делал?
— Чи-иво? — изумился он.
— Томографию. Ну, просвечивали его? Смотрели, что внутри?
Я прекрасно знал, что не смотрели. Откуда у старателей взяться такому оборудованию?
— Кончай темнить, — сказал он.
— Значит, не делали. Так? — непокорно продолжал я. — А я сделал. У меня прибор для этого есть.
— Врешь! — каким-то новым голосом ответил Мазепп. Какой старатель не накололся бы на этакий разговор!
— Дурак! — вел я.
— Золото? — выдохнул он чуть ли не вместе с душой. Он был у меня на крючке. Господи, как мне легко стало. Но крючок надо вонзить понадежней.
— Астероид нерегистрированный, — сказал я. — Я и сам мог бы его заявить, ты понял? Но я в этом деле пацан. Только грыжу наживу огнестрельную, и с приветом. При надежном человеке мне и доли хватило бы.
— Сколько? — спросил он.
— Я не жадный. Сам назначь, чтоб между нами чисто было. Ты понял?
— Это смотря какой товар, — опомнился он и повторил: — Смотря какой товар. По мне, и этот в жилу.
— Есть и получше, — возразил я.
— Ну! Говори.
— А не обманешь?
— Слушай, ты, — ответил он. — Говорю, что не обману, а там как хочешь, верь — не верь. Клейма на честность мне в аптеке не ставили. Однако соображай сам: был бы я прохиндей, тут бы не горбатил. Сечешь?
Я помолчал и ответил:
— Солома.
На жаргоне Пояса это означало, что меня убедили.
— Ну так что? — впился он в меня рыжими глазенками. — Золото?
— Нет, — ответил я. — Уран. Все печенки у него урановые.
Почему всплыло у меня про уран, понятия не имею. Наверное, потому что с детства слышал: «Уран! Мало урана! Нет ничего дороже урана! Уран — сердце энергетики, уран — средство овладения богатствами Вселенной!». Ну и подумал, что уран-то подороже вольфрама будет. И не ошибся. Мазеппа под потолок болтнуло от этой новости.
— Быть не может, чтоб уран!
— Пальцам не щупал, — говорю. — А приборы показывают.
— Приборы, приборы. Врут твои приборы!
— Может, и врут, — гордо говорю я. — А может, и не врут.
— Врут! — кричит Мазепп. — Вон у меня счетчик Гейгера есть. Я точно знаю, что он работает. Я ему верю. А он что? А он молчит. А будь здесь уран, он захаживался бы! Во!
Умница Мазепп. Опростоволосился я. Не умеешь врать — не берись. Что ж теперь делать-то?
— Да он снулый, — ляпнул я первое, что пришло на ум.
— Как это «снулый»? — ошарашенно спросил Мазепп, и тут у меня в глазах потемнело от вдохновения.
И понесло меня. Я врал отчаянно и красиво. Я объяснил Мазеппу, что сам по себе атом урана вовсе не радиоактивен, а вполне устойчив. Так же, как и атом любой железяки. Лишь когда он попадает под мощный поток нейтрино, то под их мелкими частыми ударами ядро расшатывается, начинает ходить ходуном и в нем начинаются процессы, которые мы называем естественной радиоактивностью. Если взять, скажем, кусок земного возбужденного урана и отнести его подальше от Солнца, на световой год или два, то там не будет нейтрино высоких энергий и за сто тысяч лет колебательные процессы в нашем уране затухнут. Он станет снулым. Но стоит доставить его обратно, то есть сунуть под солнечные потоки нейтрино, он опять проснется и станет привычным для нас радиоактивным ураном. Если, конечно, не спрятать его в нейтринонепроницаемый футляр. Очень может быть, что здешний вольфрам-рений именно таким футляром и является. И следовательно…