В своем выступлении (фактически — содокладе) ка пленуме ВОКП В. Полонский счел возможным обойти все поставленные вопросы (в том числе и вопрос— признает ли он кулацкую сущность группы писателей) и только биться за сохранение в крестьянском «лоне» писателей-кулаков.
Проанализируем схематически две статьи Полонского, чтобы понять политические основы его правозаступничества.
Можно конечно пройти мимо того, что Полонский мне, делавшему на ВОКП доклад не только о классовой дифференциации крестьянской литературы, но требовавшему боевых классовых выводов отсюда в соответствии с нашей общей политикой, приписывает отрицание классовой борьбы в деревне. Это уже не «ловкость рук», а «неловкость рук». Хорошее лицо при плохой игре. Свое же отношение к классовой борьбе в деревне Полонский блестяще выявляет в статье «Тов. Батрак и его учитель Бескин».
Для него переделка крестьянства, диалектика борьбы противоречий — гиль, чепуха. Кто сказал, что у нас в деревне есть уже определенные опорные пункты в беднячестве и части середнячества? Полонский этого не признает. Он — эдакий «марксистский» Бранд. Или-или. Или пролетарий, или мелкий буржуа. В деревне у нас, по Полонскому, ничего не случилось. «Крестьянин (основная масса) — мелкий собственник», «его природу надо переделывать, но пока она не переделана, крестьянин продолжает быть представителем не пролетарской, а мелкособственнической, мелкобуржуазной психологии». Читатель видит, что Полонский на явления, уже в какой-то мере происшедшие в крестьянстве, плюет в высочайшей степени. Коммунист-критик проходит мимо грандиозных сдвигов крестьянского хозяйства, быта и сознания в то время, как об этом кричат на страницах буржуазной прессы буржуазные корреспонденты.
Это величественное незамечание процесса коллективизации огромного сектора крестьянских хозяйств, а значит и колоссального сдвига крестьянского сознания нужно Полонскому для того, чтобы протащить свою ультраправую тенденцию о классовой однородности, единости крестьянства. Тенденцию, от которой Полонскому очень хочется «откреститься», но не удастся, так как он в интеллектуальной простоте своей в этой же статье дает блестящее ее подтверждение: «Эта верхушка деревни, зксплоататорская часть деревни же, крестьянская буржуазия наряду с новыми буржуазными воззрениями сохраняет в своем мироощущении, в навыках, в психологии основные черты, характеризующие крестьянское мироощущение вообще». Вы видите, с какой изумительной грацией Полонский в одной фразе противопоставляет мироощущение классовому состоянию и классово-диференцированный подход к крестьянству заменяет разговором о крестьянстве «вообще». Это ли не признание классовой однородности? И помогут ли Полонскому детские, примитивно-фокусные рассуждения о том, что отнесение Бескиным кулацких писателей к новобуржуазной литературе есть замазывание классовой борьбы в деревне, Это ее подлинное вскрытие, находящееся в соответствии с форсированным наступлением на кулака, с ликвидацией его как класса. А Полонскому до смерти хочется выпестованных и пригретых им кулацких писателей сохранить хоть как-нибудь в пределах закона, конституции.
Насколько Полонский не представляет себе классовой детерминированности творчества, явствует из того, что, соглашаясь с тем, что пожалуй в ВОКП Клычкова принимать не следует, он оговаривается: «До той поры, покуда он не признает не на словах, а на деле в своем творчестве правоты своих нынешних противников». Ну, скажите, читатель, разве это не напоминает сюсюкающе-пасторальные по форме, но зловредно правые, оппортунистические по существу, рассуждения о возможности принятия «законопослушных» кулаков в колхозы? Ведь Полонский развивает доподлинно меньшевистскую концепцию о возможностях классового перерождения под напором «моральных» требований («пока он не признает»). И после всего этого у Полонского хватает смелости (читатель, надеюсь, оценивает мою деликатность) бить мне челом моим же добром и кричать, что раз Бескин противопоставляет крестьянскую литературу кулацкой, значит, он стоит на точке зрения «единого потока крестьянской литературы». Тов. Полонский, неужели у вас уж своих, хотя бы и путаных, слов не хватает, и вы говорите, не ставя кавычек, фразами моего доклада, обращенными к вам, празозаступнику кулацких писателей? Неужели настолько обеднели? Или прибедняетесь?