Для того, чтобы подкрепить свои правые позиций, Вяч. Полонский создает преоригинальную теорию. Он задается вопросом[10], существуют ли еще в нашей деревне элементы средневековщины, феодальщины и т. п. Он отвечает: „Вы знаете превосходно, что элементы средневековья (отсталые формы хозяйства, суеверия, знахари, церковь, сектанство) еще не исчезли начисто“. Да, — отвечаем мы вслед за „мэтром“ Полонским, — знаем». Отвечаем и прямо умиляемся прозорливостью его.
Тут мудрый, аки змий, Полонский делает этакое антраша, принимая его за следование догмам ортодоксально-марксистской диалектики, и определяет истинное значение кулацких писателей. «Оба они (Клюев и Клычков — О.Б.) „подлинные“, потому что полновесными крестьянскими художественными образами с яркостью показывают нам внутренний лик этой деревенской „старины“, еще не изжитой, еще цепляющейся за жизнь. В этом „показе“ социальный смысл творчества Н. Клюева и С. Клычкова».
Позволительно будет задать нашему ученому критику несколько вопросов. Согласен ли он с тем, что показывают они эту старину, стоя на кулацких позициях, т. е. возвеличивая ее, апологируя, агитируя ее прекрасность и каркая о зловредности нового? Не согласен ли он с тем, что настоящий, новый советский крестьянский писатель только и может сию «старину» взять в работу и вскрыть так, чтобы она проявила свою истинную реакционную, враждебную нам тенденцию? Не забыл ли В. Полонский, что художественная литература не только «показывает», но всегда и «доказывает» нечто, и что направленность этих доказательств определена классовой идеологией автора?
Я надеюсь даже от В. Полонского получить положительный ответ на эти вопросы. И вот перед нами веселенькое утверждение: социальный смысл кулацкой литературы для нашего времени заключается в том, что она с кулацкой точки зрения, апологетически, анализирует прелести старины. Этакое милое разделение труда в литературе: кулак (владелец «полновесных» крестьянских образов!) будет просвещать умы по части «старого», а значит и закреплять это старое, а советский крестьянский писатель будет очевидно воспевать колхозы и совхозы, не касаясь старого по причине отсутствия у него для этого «полновесных» слов. Эта трогательная идиллия, это содружество, это «гармоническое» примирение антагонирующих классовых установок на базе «свободной конкуренции», перенесенной в идеологическую область, — типичное проявление правооппортунистической позиции в литературной критике.
Факты, документация, слова, которых, к сожалению Полонского, «не вырубишь топором», рисуют перед нами фигуру законченного оппортуниста в вопросе крестьянской литературы. Начиная от дискуссии об Есенине, через перевал десятилетия Октября, когда он в фундаментальнейшем (по размеру) обзоре литературы в «Печати и революции» не заметил, забыл о молодой крестьянской литературе, но зато нашел совершенно постыдные для критика-коммуниста слова, характеризующие того же Есенина («самая блестящая звезда крестьянской поэзии, искрометный, пьяный, взволнованный, дальний потомок Степана Разина и Пугачева, ушкуйник, ухарь-купец»), и, наконец, совершенно оголенная правая позиция в нынешний, ответственнейший для крестьянской литературы момент— вот его путь-дорога.
Вместо того чтобы объяснить свои ошибки, он предпочитает отругиваться. Не будем лишать запутавшегося критика последнего утешения. Пусть ругается. А мы будем делать политическое дело, будем беспощадно бороться с кулацкими тенденциями в художественной литературе и их критическими проводниками. Если последние будут все столь же удачливы, как В. Полонский — борьба будет легкой. Кулацкой литературе не повезло с «правозаступником».
Ища ответа на вопрос, кого же называть крестьянским писателем, мы установили, что группа кулацких писателей из этого творческого коллектива выпадает по признаку негативному, отрицательному. Это — деревенский отряд новобуржуазной литературы.
В середняцкой и бедняцкой деревне происходят и будут происходить очень сложные и противоречивые процессы, обусловленные столкновением в недрах крестьянства двух экономических, а значит и психоидеологических стихий: социалистической и мелкобуржуазной. Первая — молодая, энергичная, напористая, полная энтузиазма, вся устремленная в будущее; вторая — медленная, осторожная, индивидуалистическая, накопительская, подозрительная, хозяйственно отсталая, наследованная от всего исторического развития русского крестьянства. Поток крестьянской литературы слагается и будет слагаться еще долгое время из разных течений.