Рашиди стоял в первом ряду, и офицер, посмотрев на него, узнал в нем того юношу, который тогда, в день митинга, выхватил у него из-под носа папку с документами.
Из громкоговорителя раздался голос:
— Всем рабочим порта надлежит разойтись по своим местам и приступить к работе.
В воздухе повисла зловещая тишина. Голос в громкоговорителе повторил фразу еще раз, потом еще, с каждым разом все громче и громче:
— Всем рабочим порта надлежит разойтись по своим местам и приступить к работе!
Но никто не двинулся с места.
Полицейский офицер прошелся вдоль толпы и остановился напротив Рашиди.
— Эй, ты! Подойди сюда! — приказал он.
Рашиди молча стоял и смотрел на офицера.
— Я тебе сказал: подойди сюда! — громко повторил полицейский.
Но Рашиди не двинулся с места.
— Сколько раз мне тебе повторять… — Офицер одной рукой схватил Рашиди за рубашку, а другой замахнулся на него. Рашиди рванулся в сторону и ударил англичанина первым. Офицер закричал, и полицейские набросились на рабочих. Толпа оказала им яростное сопротивление, и на причале закипело настоящее сражение.
Очутившись напротив Рашиди, офицер замахнулся, но Рашиди снова опередил его и сам нанес ему удар в челюсть. Не успел полицейский опомниться, как второй удар сбил его с ног, и Рашиди, вновь накинувшись на офицера, схватил его за горло. На помощь своему начальнику поспешили другие полицейские. Один из них выхватил дубинку и с силой обрушил ее на голову Рашиди. Брызнула кровь; она ручейками побежала по лицу Рашиди, но он продолжал отчаянно сражаться. Все тело Рашиди болело от ударов, рубашка была залита кровью. От ее сладковатого запаха в голове у Рашиди начало мутиться, а полицейские, почувствовав, что их жертва слабеет, разом набросились на него и стали избивать дубинками. В конце концов Рашиди схватили и отвезли в полицейский участок.
Причал был залит кровью. Рабочие дали полицейским такой решительный отпор, что тем пришлось вызвать подкрепление, и, лишь применив гранаты со слезоточивым газом, им удалось рассеять толпу. На причале остались только раненые, которые не могли передвигаться без посторонней помощи.
Три дня не получала Амина вестей от мужа. От волнения она не находила себе места. Она уже слышала о побоище в порту — известие о столкновении рабочих с полицией прогремело на всю страну. Размышляя о том, что ей делать и где разыскивать Рашиди, она в конце концов решила найти Фараджи, который — она была уверена — знает, что произошло с ее мужем.
Она не знала, где живет Фараджи, поэтому целый день бродила по улицам города и только к вечеру разыскала его дом. Она постучала и, не дождавшись ответа, сама открыла дверь. Фараджи вздрогнул, увидев Амину на пороге: он сразу понял, что привело ее к нему.
— Где Рашиди? — спросила Амина, переводя дух.
Фараджи молча посмотрел ей в лицо, но так и не решившись ничего сказать, опустил глаза.
— Где Рашиди? — повторила она свой вопрос. — И не обманывай меня — я уже слышала, что произошло у вас в порту.
— Рашиди арестован, — тихо сказал Фараджи.
Амина с ненавистью посмотрела на Фараджи, как будто именно он был виноват в ее несчастье. Не в силах больше сдерживаться, она заплакала навзрыд.
— О мой бедный Рашиди! Что же мне делать одной с ребенком? О бедный Рашиди!
Фараджи попытался ее успокоить:
— Послушай, Амина! Не плачь, успокойся! Твоего мужа арестовали не за то, что он что-то украл или поступил нечестно. Его арестовали за то, что он боролся за наши права. Он молодец, он — герой, и все рабочие порта восхищаются им… Сейчас ты лучше иди домой, а завтра или в крайнем случае послезавтра я зайду к тебе, и мы обо всем подробно поговорим.
Амина перестала плакать, попрощалась слабым голосом, вытерла слезы и вышла на улицу.
Всю ночь она не сомкнула глаз. В памяти снова и снова всплывали слова Фараджи: "Его арестовали за то, что он боролся за наши права. Он молодец, он — герой…"
Новое выступление портовых рабочих заставило колониальное правительство объявить в стране чрезвычайное положение. Были запрещены всякие собрания. Улицы города патрулировались усиленными нарядами полиции. Был запрещен выпуск газет, кроме тех, которые контролировались властями. В городе действовал комендантский час: после восьми вечера появляться на улице не разрешалось.
Забастовка продолжалась уже вторую неделю. Исполком профсоюза действовал активно, оказывая забастовщикам материальную помощь. Однако главная трудность заключалась в координации действий бастующих — надо было во что бы то ни стало созвать митинг.
Однажды вечером в дом Амины постучали.
— Можно войти? — раздался голос.
Амина на цыпочках подошла к двери и прислушалась. Ей показалось, что это голос Фараджи, но она на всякий случай спросила:
— Кто там?
— Это я, Фараджи.
Не успела она открыть ему, как Фараджи проскользнул в дом и плотно прикрыл за собой дверь.
— Зачем ты пришел так поздно?
— Тс-с-с! — Фараджи приложил палец к губам.
— Какая темнота! Давай зажжем свет, чтобы хоть видеть друг друга.
Амина стала шарить руками в темноте.
— Что ты ищешь?
— Спички.
— На, у меня есть.
Фараджи дал ей коробок, и Амина зажгла лампу.
— Что случилось? — спросила Амина, на этот раз уже шепотом.
— Как один из руководителей профсоюза, хочу знать, не нуждаешься ли ты в чем-нибудь?
— А ты не боишься ходить в такое время — ведь скоро комендантский час?
— Амина, не задавай лишних вопросов — я спешу. Нужно побывать еще во многих местах.
Она замялась в нерешительности. Тогда Фараджи протянул ей бумажку в двадцать шиллингов.
— Вот, возьми. Это деньги от профсоюза — специально для тебя. Может, они помогут тебе продержаться дня два-три.
— Спасибо.
— Ну ладно, мне пора. До свидания! Мы еще увидимся. Да, чуть не забыл. Привет тебе от Рашиди, у него все в порядке, он здоров.
Услышав имя мужа, Амина вздрогнула.
— Фараджи, скажи мне правду — что он сделал? За что его посадили?
— Я уже говорил тебе: он боролся за права трудящихся, а в нашей стране каждого, кто поступает по совести, сажают в тюрьму. Когда-нибудь и нас ждет та же участь, это только вопрос времени. — Он помолчал, задумавшись. — Теперь они даже собираться запретили, ну да ничего, мы все равно устроим митинг!
— А вы не боитесь?
— А чего нам бояться? Раз вода уже намочила одежду, отчего бы не искупаться.
Фараджи уже повернулся, чтобы идти, но вдруг, словно вспомнив что-то, остановился.
— Так мне передать Рашиди привет от тебя?
— А как же этот привет дойдет до него?
— Не беспокойся, дойдет.
— Тогда передайте ему привет, скажите, что я здорова, и да хранит его аллах!
— Ладно. До свидания.
— До свидания. Спасибо.
Фараджи исчез в темных, глухих закоулках.
Каждый день приносил бастующим новые трудности. Профсоюз делал все, чтобы помочь им, но деньги, полученные от портовиков Дар-эс-Салама, и средства, собранные до забастовки своими силами, подходили к концу. Фараджи решил посоветоваться с Бакари, но того нигде не было.
Солнце стояло в зените, лучи его жгли как огонь. Фараджи почувствовал голод — с утра он ничего не ел. Под деревьями женщины торговали горячей пищей. Он сел на скамью и пересчитал свои деньги — один шиллинг и семьдесят пять центов. "Хорошо, — подумал он, — этого хватит". Тут одна из женщин подошла к нему.
— Где ж вы все пропадаете? Я знаю, вы бастуете, но почему бы просто так не подойти, не поговорить?
— Дела, мамаша, дела, — со вздохом сказал Фараджи, снимая шапку и приглаживая волосы. — Дай-ка мне тарелку маниоки.