— Да, это правда, господин, — сказала Киджакази и заплакала, она была благодарна хозяину за то, что он вспомнил об этом, — бывало, никто, кроме меня, не мог вас успокоить, когда вы плакали. Даже вашей покойной матушке, госпоже Маймуне, не удавалось сделать этого. Каким красивым ребенком вы были тогда!
— Да, Киджакази, ты моя верная служанка. А какие песни ты мне пела тогда! Спой какую-нибудь из них.
Еще никогда хозяин не обращался к ней с подобными просьбами. «Значит, — обрадовалась она, — недаром я столько лет верой и правдой служила своему господину. Сегодня он наконец оценил меня по заслугам».
— О мой господин! Я и не знаю, смогу ли я спеть вам так, как пела когда-то, — сказала она, смущаясь. Но просьба хозяина — закон, и она низким скрипучим голосом завела колыбельную. Взглянув на Фуада, она увидела, что он улыбается. Это ободрило ее, и она продолжала петь:
— Да заткнись ты! — вдруг взорвался Фуад. — Голос у тебя как у коровы. Неужели ты мне это пела?
— Да, господин. Вы хотели, чтобы я каждый день пела вам именно эту песню. Вы любили ее больше других, — испуганно ответила Киджакази, досадуя на себя за то, что испортила хозяину настроение.
— Мне противно слушать твой скрипучий голос. Ты ни на что уже не годишься! У меня кругом одни неприятности, а ты мне даже спеть не можешь. Убирайся отсюда! — закричал Фуад.
Киджакази покорно поднялась и пошла к двери.
— Пойди напои коров! Быстро! — крикнул ей вдогонку Фуад.
«Так мне и надо. Сама заслужила, — думала Киджакази, наливая коровам воды. — Вообразила себе невесть что».
Через несколько дней Фуад снова позвал Киджакази помассировать ему ногу. Он сидел в кровати, опершись на подушки. Киджакази робко вошла в комнату, села на краешек постели и начала осторожно поглаживать его больную ногу.
— Скажи, Киджакази, — вдруг начал он, — что ты думаешь о том, что происходит вокруг? Тебе это нравится?
Киджакази, не ожидавшая такого вопроса, страшно растерялась. Она попыталась сделать вид, что не расслышала слов хозяина, и начала с удвоенной энергией массировать ему ногу. Но Фуад не унимался:
— Ты что, глухая? Я тебя спрашиваю, нравится тебе это или нет.
— Я всем довольна, господин. Слава аллаху, все хорошо, — ответила Киджакази.
— Что? — вскричал Фуад. — Тебе нравится то, что творят эти неверные? Эти бандиты? Эти воры? Эти невежды? Ты одобряешь дела этих мерзавцев? Значит, ты с ними заодно? — От ярости Фуад брызгал слюной.
Бедная Киджакази вся сжалась от страха. Она не понимала, чем навлекла на себя гнев хозяина. Ей был непонятен вопрос, и, судя по его реакции, она оплошала с ответом. На лбу ее выступил пот, перед глазами поплыли круги.
— Я не знаю, что вы имеете в виду, господин. Простите меня, — взмолилась она.
— Теперь мне все ясно: ты помогаешь им! — кричал Фуад. — Вот уж не знал, что пригрел змею на своей груди!
— Господин! Вы же знаете, что я столько лет верой и правдой служила вашему отцу. Я все отдам, лишь бы вам было хорошо! — клялась Киджакази.
Тогда Фуад сменил гнев на милость:
— Киджакази, ты же мне как родная. Ты всегда была предана мне. Ты нянчила меня, когда я был маленьким, в общем, была для меня второй матерью. Когда ты умрешь, я устрою для тебя такие пышные похороны, каких еще не видали в Коани.
Оторопевшая Киджакази молча слушала хозяина, ловя каждое его слово. А он продолжал:
— Ты должна разбираться в том, что происходит. Ведь эти негодяи, эти чудовища теперь совсем распоясались. Эти голодранцы собрались в кучу и заявляют, что собираются создать в моей деревне кооператив. Но разве эти невежды смогут хоть что-нибудь создать? Они хотят забрать у меня мои земли, а мне оставить лишь маленький участок, мне, Фуаду бин-Малику. Киджакази, я верю тебе. Постарайся держаться подальше от Мконгве. Она совершенно обленилась, дерзит. А раз так — пусть убирается. Мы не станем ее удерживать. Но это значит, что тебе, Киджакази, придется работать за двоих.
Старая служанка не верила своим ушам. Неужели он относится к ней как к равной? Он назвал ее второй матерью?! «Значит, всю свою жизнь я работала не напрасно, — думала она. — Но я буду работать еще лучше, чтобы господин Фуад всегда был доволен мной».
Она продолжала массировать ногу хозяина до тех пор, пока он не заснул, а потом поднялась и тихо вышла, плотно закрыв за собой дверь.
На следующий день Киджакази ждала, что Фуад снова позовет ее к себе и будет так же ласково разговаривать с ней, но этого не случилось. Не позвал он ее и через день, и через два, и через неделю…
Однажды вечером, когда Киджакази уже легла, к ней в дверь постучала Мконгве. По ее виду Киджакази сразу поняла, что она пришла сказать ей что-то важное.
— Вот хочу попрощаться с вами. — (Киджакази заметила в руках у девушки небольшой узелок.) — Я решила оставить работу у Фуада и вернуться домой. Мне надоело жить в услужении, надоели его попреки и придирки. Нет у него ни стыда, ни совести. В общем, ухожу я.
— Куда ж ты, доченька? Ведь хозяин тебя кормит. Живешь — ни забот, ни тревог! А уйдешь — как жить будешь? — спросила Киджакази.
— Ну нет. Как раз здесь-то я все время и живу в тревоге, — горько усмехнулась Мконгве.
Тут-то Киджакази и вспомнила, что хозяин был недоволен девушкой. «Наверное, он был прав, — подумала служанка, — и когда предсказывал, что Мконгве скоро уйдет от него, и когда говорил про тех негодяев и вероотступников». Пристально посмотрев на девушку, Киджакази сказала:
— Мконгве, прошу тебя, останься. Не бери пример с дурных людей.
— Про кого это вы?
— Про тех, кто грабит господина Фуада.
— Ах, вот что! Тогда скажу вам, что они прекрасные люди, и я молю аллаха, чтобы он помог им во всех их делах. А кто вам сказал, что это дурные люди?
— Хозяин. Господин Фуад говорит, что они бандиты, воры и вероотступники.
— Вот уж кто вор, так это ваш любимый Фуад. Он крадет труд людей и при этом презирает их. Для него мы не больше чем рабочая скотина, — голос девушки дрожал от возмущения.
— Мконгве, — что ты говоришь! Зачем ты так о господине Фуаде?
— Да, я считаю его вором, грубияном и подлецом. И вы сами еще убедитесь в моей правоте, если он в скором времени не загонит вас в могилу.
— Значит, ты все-таки уходишь? Жаль, теперь мне придется работать за двоих. А то, может, еще передумаешь? Взвесь все хорошенько — как бы потом не пожалеть. Ведь если даже захочешь вернуться, хозяин тебя обратно не возьмет.
— Что?! Вернуться к этому кровопийце? Да я лучше умру от голода! Для себя я все уже решила: я вступаю в кооператив. Хочу жить и работать вместе со всеми. Там хорошо! Коров у них около пятидесяти, а рук на фермах не хватает. А еще у них есть козы, куры. А какие там поля!
— Неужели лучше, чем у господина Фуада?
— Эх, Киджакази! Вы что, на луне живете? Разве вы не знаете, что у вашего «хозяина» больше нет земли?
— А кому же тогда принадлежит скот?
— Как кому? Всем членам кооператива.
— Разве коровы могут принадлежать всем? Как же тогда узнать, от какой коровы молоко пьешь?
Мконгве внимательно посмотрела на Киджакази и начала терпеливо, как учительница ученице, объяснять ей:
— Молоко наливают в бидоны и отправляют на продажу, а деньги, которые за него получают, делят между членами кооператива, в зависимости от того, кто как работает. Так же поступают и с другими продуктами: рисом, маниокой. И кто лучше работает, тот больше получает. Поняли?
Киджакази никогда не слышала ничего подобного.
— А кто хозяин этого… кооператива?
— Послушайте, Киджакази, это только вы хотите, чтобы вами всегда кто-нибудь помыкал. Вы привыкли к тому, что над вами всегда стоит хозяин — человек с палкой, который погоняет вас, как бессловесное животное.