— Но, доченька, с этим ничего не поделаешь: так уж мне на роду написано. Всемогущему аллаху угодно, чтобы важные господа правили бедными, вроде меня. Так уж устроен мир.
— Так мир был устроен раньше, а теперь мы устроим его по-другому, — не соглашалась Мконгве. — Конечно, и сейчас есть богатые и бедные, но богатым придется расстаться со своим добром, а бедные не умрут бедняками. Теперь все изменится.
— А кто все это изменит? — спросила Киджакази.
— Народ! — воскликнула Мконгве, начиная выходить из себя. — Простые люди, такие, как я и вы.
— Послушай, девочка, не сердись на меня. Объясни спокойно, как это может быть, — шепотом сказала Киджакази, с опаской оглядываясь по сторонам, словно испугавшись, что Фуад в эту минуту может услышать их.
Мконгве пожалела, что повысила голос на старую женщину, вместо того чтобы спокойно ей все объяснить.
— Киджакази, — мягко сказала она, — я знаю, что вы боитесь Фуада, что вы верой и правдой служите ему. Знаю я и то, что сейчас он старается приблизить вас к себе и, наверное, уже сказал вам, чтобы вы не общались со мной. Потому-то вы и сторонитесь меня, как дьявол святого Корана. Но подумайте сами: ради чего вы работаете? Вы же ничего не получаете за свой труд!
— Не в этом дело.
— А в чем же?
— Я не могу не работать.
— Но на кого вы работаете! На этого скрягу, который готов от жадности съесть самого себя! А я не хочу больше работать на него.
— Мконгве, доченька, — сказала Киджакази, кладя руку ей на плечо, — как ты не понимаешь? Я работаю здесь не только ради господина Фуада. Мне дорого здесь все: и хозяин, и его скот, и то, что растет на его землях. Здесь жили и умерли мои предки, здесь умру и я.
Мконгве молчала. Она вдруг почувствовала глубокое уважение к этой старой женщине. Киджакази была не права, ее следовало разубедить, но как? И Мконгве снова заговорила:
— Ну хорошо, Киджакази, вы преданы своему хозяину. Но что эта преданность дала лично вам? Вы прожили всю жизнь, работая на него, и что же получили взамен? Прожитые годы согнули вас, уже подошла старость, а у вас даже нет приличной одежды. Вы всю жизнь проработали в этом имении, но у вас здесь нет ничего своего. Здесь вы такая же собственность господина, как коровы или куры. Нет, вы даже в худшем положении, чем они: ведь они получают достаточно корма, а вы никогда не ели вдоволь. Вы всегда были одиноки: люди избегали вас. Они боялись говорить с вами: вдруг скажут что-нибудь не то, а вы пойдете и донесете хозяину.
Киджакази молча смотрела на Мконгве. Губы ее дрожали. Ей казалось, что Фуад притаился где-то недалеко и все слышит. И она разрыдалась.
— Мконгве! Замолчи! Замолчи сейчас же. И уходи! Я не хочу тебя видеть. Ты злая!
Слезы текли у Киджакази по лицу.
— Не надо, не плачьте! Я не хотела обидеть вас! Я сейчас ухожу, но прошу вас: заходите как-нибудь ко мне, ведь мы не договорили, — сказала Мконгве. Она вышла во двор и, ни с кем не прощаясь, пошла прочь от господского дома. А Киджакази всю ночь проплакала у себя в каморке.
Весь следующий день ее одолевали невеселые мысли. Она вспоминала, как Мконгве ругала господина, называла его вором, скрягой. Нет, это неправда! Ее Фуад самый лучший! Противная девчонка. Нынешняя молодежь потеряла всякое почтение к старшим! Нет у них ни стыда, ни совести!
Занятая своими обычными хлопотами, Киджакази старалась почаще проходить под окнами комнаты хозяина. Ей хотелось, чтобы он окликнул ее, похвалил за усердие. И вот Фуад позвал ее:
— Киджакази! Пойди сюда!
Киджакази обрадовалась, что хозяин наконец-то заметил ее, и с улыбкой подошла к нему, но услышала сердитый окрик:
— Что это ты развеселилась? Я что, сказал тебе что-нибудь смешное?
Это был прежний Фуад, будто бы и не было того разговора, когда он называл ее второй матерью.
— Где Мконгве? — раздраженно спросил он.
Из боязни, что гнев хозяина обратится на нее, Киджакази не решилась сказать, что Мконгве ушла насовсем.
— Не знаю, господин, — пролепетала она.
— Тогда найди ее и скажи, чтобы она почистила мои ботинки.
— Но, господин, я и не знаю, где искать ее!
— Сейчас же отправляйся и делай то, что тебе приказано! Можешь не возвращаться, пока не найдешь.
Киджакази оказалась в сложном положении: ей нужно было разыскать Мконгве, которой — Киджакази твердо знала это — уже не было в имении. Мконгве ушла к тем, кого Фуад называл бандитами. Но как сказать об этом хозяину? Киджакази поплелась прочь и вернулась, лишь обойдя все имение.
— Я не нашла ее, господин!
— Что?! Старая корова! Я же сказал тебе, чтобы ты без нее не возвращалась!
— Но, господин, я обыскала все имение!
— А ты заходила к ней домой?
— Заходила, но ее там нет.
— Ах, нет! Ну и черт с ней! Наверно, сбежала. Ничего, я пойду к ее деду и расскажу ему обо всем, — сказал Фуад уже менее уверенно — А ты нигде не видела Умари?
— Он на рисовом поле, — ответила Киджакази.
— Пойди позови его.
Усталая, Киджакази все же отправилась выполнять приказание.
— Умари, тебя зовет господин!
Тот распрямился, отер пот с лица, посмотрел на Киджакази и покачал головой.
— Разве не видишь — работаю!
— Я сказала ему, что ты полешь рис, но он все равно приказал позвать тебя.
— Пойди и скажи ему, что мне некогда.
— Что ты, я не смогу ему так сказать! — испугалась Киджакази.
— Не бойся! Передай ему мой ответ. И запомни: его времена прошли. Мы здесь долго не останемся. Скоро все уйдут от него. Наверное, только ты одна и останешься. — Умари улыбнулся.
Киджакази бегом вернулась к хозяину и остановилась перед ним, не зная, что сказать.
— Где он? — строго спросил Фуад.
— Он сказал… он сказал… — Киджакази замялась.
— Ну?! Что он сказал? — крикнул Фуад, резко вставая со стула.
— Он сказал… что ему некогда, — ответила Киджакази, вся сжимаясь от страха.
— Ему некогда? Он посмел мне так ответить? Ну, пусть пеняет на себя. А ты что стоишь? Иди и займись делом! Я с ним еще поговорю!
Фуад понимал, что ничего не может сделать с Умари и другими батраками. Они тоже это знали. Только Киджакази не замечала изменений. Она, как и раньше, работала от зари до зари, а по вечерам, возвращаясь в свою каморку, падала на постель от усталости и лежала, уставившись в одну точку. Тусклый свет керосиновой лампы освещал убогое жилище. Она лежала, думала, и мысли ее все чаще возвращались к Мконгве и к их последнему разговору. Она старалась не думать об этом, но не могла. Сон подолгу не приходил, и мысли о Мконгве бередили душу. Зачем эта девушка наговаривала на хозяина?
Киджакази ворочалась с боку на бок, но заснуть все не удавалось. И она стала думать о Фуаде. Она вспомнила, как ласково разговаривал он с ней, когда болел. Но эти воспоминания уже не вызывали в ней радостного чувства, потому что на память сразу приходила незаслуженная обида, которую он нанес ей, когда она, по его же просьбе, попыталась спеть ему колыбельную. Она вспомнила слова Умари: «Не бойся! Его времена уже прошли!» Что он хотел этим сказать?
…Однажды ей приснился сон, будто она кормит грудью младенца. Но вдруг младенец начинает расти прямо на глазах. Ребенок душит ее, она задыхается… И вот это уже не ребенок, а хозяин — господин Фуад. Лицо его перекошено от гнева… Киджакази в ужасе проснулась.
Рассвело. Киджакази быстро встала, подмела двор, накормила и напоила коров и пошла выносить навоз. В это время ее позвал Фуад:
— Эй, Киджакази! Иди сюда!
Поставив ведро с навозом, Киджакази бегом бросилась в комнату хозяина. Фуад лежал в постели.
— Подойди ко мне. Сними с меня ботинки!
Киджакази села на краешек кровати и, положив ноги хозяина себе на колени, стала разувать его.
— Давай-ка побыстрее! Я спать хочу.
Впервые за много лет Киджакази вдруг решилась посмотреть хозяину в лицо. Глаза его ввалились, на лбу блестели капли пота. И тут сердце Киджакази пронзила острая жалость к нему. Сейчас он выглядел совсем беспомощным. Не успела она снять с него второй ботинок, как он захрапел. Киджакази смотрела на спящего Фуада и думала: «На чьей же стороне правда? Кто из них обманывает меня?»