V
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК МЕХАНИК
тревожную полосу жизни двора и столицы, общества и России приехал Кулибин в Петербург. Все было полно памяти о дворцовом перевороте, об удушении фаворитами царицы и ее мужа — императора Петра III. Часть приверженцев сына ее Павла поговаривала о новом перевороте. Царица ходила по острию ножа. Поводов для нового переворота было сколько угодно. Первое десятилетие ее царствования, осложненное при этом крестьянской войной, наполнено бесчисленными эксцессами всевозможных дворцовых заговоров. Как ни пыталась царица и ее приближенные представить все это вздором, это была приятная мина при отвратительной игре. Со страшным опасением следила Екатерина за настроениями гвардейцев-офицеров, когда-то возведших ее на престол через труп «законного» императора. И поэтому всего больше она боялась сына Павла, вокруг которого объединились все недовольные ею, которые считали его законным императором и который сам исступленно ненавидел ее, зная, что она виновница смерти отца его, и сам все время дрожал, что его отравят. Разговоры про то, что есть много желающих сменить ее на престоле, она называла «детской шалостью публики», а тайно давала инструкции генерал-полицмейстеру Чичерину, чтоб он через агентов в столице укоренял ложную молву, что бесконечные аресты — это «бредня» и злостное «вранье».
Сына не карала, зато карала его приближенных. У Державина, тогда еще простого прапорщика, в записках занесена одна из расправ с подозреваемыми, которую, по инструкции царицы, тоже объявляли в городе «бредней» и «враньем». Приехал он в три часа утра на плац к роте. Но не нашел там никого из офицеров, кроме рядовых. Фельдфебель отрапортовал ему, что все офицеры сегодня заболели. Державин повел всех солдат на полковое парадное место. Прождали там шесть часов. Наконец среди безмолвия услышали со стороны Песков звон цепей. То шли арестованные офицеры под конвоем роты солдат. «Прочтен был, — говорит Державин, — указ императрицы и приговор преступникам. Они умышляли на ее жизнь. Им учинена позорная казнь: одели в рогожное рубище и тотчас же, посажав в подвезенные кибитки, отвезли в ссылку в Сибирь». Такие картины были типическим явлением. И в Академии атмосфера была тревожной до крайности.
В такой обстановке и началась деятельность Ивана Петровича Кулибина в должности механика при Академии Наук. Кулибин стал заведовать инструментальной, слесарной, токарной, «барометренной и пунсонной» (по изготовлению штампов — Н. К.) палатами. Ему надлежало выполнять всевозможные заказы Академии. С первых же шагов своей деятельности он начал исправлять оптические приборы. А вскоре сделал «грегорианский телескоп», который понадобился Академии. Проверку телескопа поручили академику Румовскому. Он рассмотрел кулибинские «зеркала», отметил в них некоторые недочеты. «Но в рассуждении многих великих трудностей, бываемых при делании таких телескопов, заблагорассужено художника Кулибина поощрить, чтобы он и впредь делал такие инструменты, ибо не можно в том сомневаться, что он в скором времени доведет оные до того совершенства, до которого они приведены в Англии», — так записано было в протоколе Конференции от 13 августа 1770 года.
Румовский, кроме устного доклада, представил еще письменный отзыв о работе Кулибина:
«Иван Кулибин, посадский Нижнего-Новгорода, в рассуждении разных машин, сделанных в 1769 году декабря 23 дня принят был в Академию по контракту и перепоручено ему смотрение над механической лабораторией, с того времени находится он при сей должности и не только исправлением оной, но и наставлением, художникам преподаваемым, заслуживает от Академии особенную похвалу».
Этот же Румовский сделал особое сообщение Конференции о том, в каком ужасном состоянии находятся все инструменты и научные приборы. Новому механику было вменено в обязанность все их вычистить, исправить и привести в порядок. Кулибину предстояла огромная работа. Любопытно, что он не только починял приборы, но и давал советы академикам, как сохранять их и держать в порядке. Он писал об этом целые инструкции. Сохранилось его «Описание, как содержать в порядочной силе электрическую машину», которую он сам сделал.
В комнате, где академики производят свои опыты, должно быть сухо, пишет Кулибин, «электрический шар» следует держать всегда в чистоте, потными руками до него не дотрагиваться. Дальше он советует завести в лаборатории салфетку, «не употребляемую; никем», и той салфеткой «к шару прикасаться». «Сырь», говорит он, входит внутрь шара в облачные дни, особенно в нетопленных каменных помещениях. Перед опытами механик рекомендует старательно обогреть шар, «оборотя с амальгамою подушку в испод», потом «горизонтально отвернуть винт пружины и вынуть сперва с амальгамою подушку, чтобы не высыпать из подушечной решетки амальгаму». Затем привинтить к столу машину без подушки, снять шар и «над горящими угольями его подержать, чтобы только рука терпела», дальше можно собрать машину и испытывать ее «коготком пальца».
Все случаи неполадок в машине им предусмотрены: он указывает, как смазывать оси деревянным маслом, как собирать машину, и т. п. Не следует, пишет он, прижимать крепко винтом пружину подушки, потому что это влечет за собою «тяжелое обращение шара».
Так механик торопится предостеречь ученых, небрежность которых, даже незначительная, вероятно, не раз влекла за собою порчу кулибинских ценных приборов.
Заполучив дельного мастера, академики один за другим поднимают теперь вопрос об исправлении приборов в их кабинетах.
Вслед за Румовским академик Крафт обращается к директору и просит поправить приборы кабинета по экспериментальной физике. Комиссия постановляет, чтобы Кулибин «все те инструменты и машины оного кабинета починил и исправил». Списки приборов, составленные до Кулибина, дают картину неутешительного состояния академических кабинетов. В физическом кабинете к тому времени набралось изрядное количество поломанных машин. Среди них были «инструменты, служащие к деланию механических опытов», и инструменты гидродинамические, оптические, акустические и т. д. Разумеется, многие приборы приходилось делать наново.
Имея под своим наблюдением все палаты, Кулибин должен был быть универсальным мастером.
В «барометренной палате» изготовлял он термометры и барометры. И не только для внутреннего обихода Академии, но и для частных лиц. Спрос на эти приборы был тогда большой. В рапортах Кулибина постоянно встречаются короткие донесения об изготовленных на сторону барометрах и термометрах. Например: «Для Захара Григорьевича Чернышева шесть дородных термометров и три барометра». И тут же указывается денежная выручка.
Поручения Кулибину давались самые разнообразные. Приказывали ему все, кто хотел. Каждый месяц он рапортовал Комиссии, «какие дела происходили при инструментальной, слесарной, токарной и барометренной палатах». Он рапортовал о сделанных микроскопах для Эйлера, о печатях для Санкт-Петербургского почтамта, о выполненных заказах для портовых и пограничных таможен. Московскому университету вытачивались деревянные модели для отливки медных оптических форм; изготовлялось 15 геометрических инструментов «для посылки в экспедицию с господином академиком Лепехиным» и т. д.
Выполнял Кулибин заказы и по требованию «гг. профессоров», и «Государственной коммерц-коллегии», и «их высокородий», и «их сиятельств», и «их превосходительств», и «их преосвященств» — вплоть до «канцелярии ее величества».