В начале сражения Дмитрий Иванович ездил в сторожевой полк, т. е. на переднюю линию завязавшейся борьбы, «и, мало тамо пребыв, возвратися паки в великий полк»[263]. Разгадку такого выдвижения находим на примере среднеазиатского военного наставления, где предводителю войска рекомендовалось распознать, нападет ли неприятель всеми силами или отдельными отрядами[264]. Находясь впереди, Дмитрий Иванович действительно мог разглядеть и оценить выступавшие навстречу силы Мамая.
Наведя противника на ложный след, полководец в ходе сражения отбросил дальнейшую осторожность. Захваченный страстью борьбы и рискуя жизнью, он принял непосредственное участие в сече. В момент схватки главных сил Дмитрий Иванович «бися в лице с татары на пръвом суиме… многа ударения прият по главе и по всеему телу», был весь «обит» его доспех,[265] пали две лошади, не уцелела свита. Немногочисленные свидетели видели князя бьющимся в окружении татар. В конце концов оглушенный ударами, он, чудом избежав смерти, выбыл из боя[266].
Одно из правил тимуровского полковождения гласило, что если главнокомандующий будет вынужден принять личное участие в битве, то пусть делает это не слишком рискуя собой, так как его смерть произведет на войско самое гибельное впечатление[267]. О такой же заповеди напоминали Дмитрию Ивановичу и воеводы. Они просили его не выезжать вперед, но стоять «назади или на криле, или негде в опришном месте»[268]. На что он отвечал: «Братья моя, да потягнем вси съодиного, а сам лице свое почну крыти или хоронитися назади? Не могу в том быти, но хощу якоже словом, такожде и делом напереди всех и пред всими главу свою положит за свою братью и за вся крестьяны, да и прочий, то видевше, приимуть с усердием дерзновение». В приведенных словах отважного воителя нет недостоверного. Заметил это еще летописец, записавший: «Да якоже рече, тако и сътвори»[269].
Феодалы XII–XV вв. — воины, зачастую любившие лихие схватки и звон оружия. Они первыми врубались в гущу врагов, увлекая за собой бойцов. Эти качества унаследовал и Дмитрий Иванович. Он командовал центральным полком в битве на Воже в 1378 г. и как рядовой воин доблестно рубился на Куликовом поле. Позже, в год свержения монгольского ига (1480 г.), архиепископ Вассиан, призывая Ивана III на новую битву с татарами, вспоминал Дмитрия Донского, который «скочи на подвиг и напред выеха и в лице став против»[270] Мамая. Иван III, осторожный политик и создатель могучего государства, в отличие от своего храброго предшественника не любил сечи и избегал посещать полки[271]. Век единоборцев-князей остался позади, но их подвиги всякий раз с новой силой воодушевляли потомков.
Обратимся теперь к ходу битвы, которая, по достоверному показанию Летописной повести, продолжалась около 4 ч (от 6 до 10 ч; в переводе на современный счет времени— от 11 ч 35 мин до 15 ч 35 мин) и вызвала горестное восклицание древнерусского книжника: «О горький час! О година крови исполнена»[272].
Бой завязали сторожевые полки, что скорее всего означало разведку боем, обоюдное «прощупывание» сил. «Сам же князь великий наперед в сторожевых полцех ездяше и, мало тамо пребыв, возвратися паки в великий полк»[273]. По-видимому, во время пребывания впереди было распознано намерение татар произвести схватку всеми силами. К этому же приготовились и русские части. Спускаясь с возвышенностей («с шеломяни»), противники начали сходиться. «И удари всяк въин по своему коню, и кликнуша единогласно "С нами бог!", и пакы: "Боже христианский, помози нам!". Погании же… свои богы начаша призывати»[274]. Русские шли не торопясь, ордынцы— «борзо». Неожиданно произошла заминка. Татары «не поступающе сташа… и тако сташа, копиа покладше, стена у стены, кождо их на плещу предних своих имуще, преднии краче, а задний должае»[275]. Перед нами довольно редкий в монгольской тактике случай применения пешего ощетинившегося копьями строя. Насколько известно, ордынцы в походах на Русь не использовали пехоту. Не обратились ли они к этому роду войск, убедившись в его эффективности и популярности в русских землях? Симптоматично, что в 90-е гг. XIV в. пехота была подобающе оценена и широко применена Тимуром.
266
После битвы контуженного князя якобы нашли под деревом. Трудно представить, как оглушенный и будто бы раненый в бою человек смог выбраться из сечи и добраться до дубравы. Это сообщение Сказания о Мамаевом побоище вызывает недоверие, тем более что о «язвении» князя Дмитрия (который «на телеси же его нигдеже смертныа раны обретеся»; см.: Никоновская летопись, т. 11, с. 63) в дальнейшем не упоминается. В позднем источнике этот эпизод расцвечен басней о том, что великого князя нашли в версте от боя «ранена велми кровава, во единой срачице сидяша» (Устюжинский летописный свод. М.; Л., 1950, с. 60). Скорее всего полководец упал под ударами врагов на поле боя и в беспамятстве пролежал среди тел погибших и раненых до конца сражения. Иллюстрирующие данный эпизод миниатюры Лицевого свода XVI в. именно так его и трактуют (БАНРО, 31.7.30, т. 2, л. 92 об.). На них мы видим великого князя лежащим в беспамятстве на месте побоища.
271
274
Повести…, с. 69, 148. — Боевой клич «С нами бог!» восходит к византийскому полковождению и зарегистрирован в Стратегиконе Псевдо-Маврикия конца VI — начала VII в. (