На исходе 8 ч дня татары захватили инициативу в свои руки. Настал кризисный момент сражения. Казалось, что они «от всюду заидоша, оступиша около христьян»[287]. Множились общие потери. Сеча затронула не только рядовых бойцов, но и командиров. «Начаша татарове одолевати и уже много от… князей, бояр и воевод аки древеса склоняхуся на землю»[288]. Выбыл из строя главнокомандующий — князь Дмитрий Иванович — и был убит его двойник — боярин Михаил Андреевич Бренко. Положение усугублялось тем, что русским «солнце бе во очи и ветр»[289]. Древние считали такое положение крайне невыгодным для боя.
Неприятелю удалось вклиниться в боевые порядки русских и в большом полку подсечь главное знамя войска. Обычно в сражении это вело к незамедлительному бегству. Однако произошло почти невероятное. Несмотря на зловещие признаки разъединения строя и частичного нарушения боевого порядка, русские части, проявив беспримерное упорство, стойко сопротивлялись. Паника коснулась лишь неких московских «небывальцев», которые «на бег обратишася»[290]. Но отступать было некуда. В тылу протекали Непрядва и сложный для переправы Дон. Между тем поле битвы превратилось в огромное побоище:
«Бывшу же яко девяти часом, и бысть такая смятня, яко не можаху разбирати своих»[291]. Ордынцы, судя по тому что они «всюду одоляюще», ввели в дело, видимо, все свои силы, не оставив резерва. Это был роковой просчет. Увлекшись преследованием полка левой руки, татары миновали дубраву. В это время с фланга и тыла на них внезапно обрушился засадный полк. В. Н. Татищев прибавляет здесь еще одну неизвестную подробность: «А князь Дмитрий Ольгердович созади большаго полку вступи на то место, где оторвася левый полк, и нападе с северяны[292] и псковичи на большой полк татарский»[293]. Речь идет о частном резерве великокняжеского большого полка. Назначение подобного подразделения обрисовано в «Книге побед» Шереф ад-Дина Йезди. Его, по словам восточного историка, ставили позади главного корпуса, с тем чтобы «во время самого разгара сражения, когда сходятся храбрецы с обеих сторон, схватиться друг с другом; если у одной из частей его (Тимура. — А. К.) победоносного войска будет нужда в подкреплении», эти люди будут готовы прийти на помощь[294]. Приведенная подробность военной тактики Тимура лишний раз подтверждает правдоподобность и невыдуманность татищевских известий о перепитиях Куликовской битвы.
Удар засадного полка и выступление тылового резерва радикально изменили ход битвы (рис. 12). Момент броска этих частей был выбран удачно: солнце и ветер переменились и были теперь направлены в лицо неприятелю. Отряды Мамая, прорвавшиеся к Непрядве, как бы попали в мешок — были атакованы с флангов и тыла и первые подвеглись уничтожению[295].
В стремительном кавалерийском бою всадники быстро устают. Истекшие два часа рукопашной предельно измотали обе стороны. Встречный удар, который нанесли свежие силы русских, татары выдержать не смогли. Согласно Никоновской летописи, беспощадная оценка сложившейся тогда новой обстановки была дана самими ордынцами: «Наши же руки ослабеша и плещи усташа, и колени оцепенеша, и кони наши утомлены суть зело»[296]. При появлении новых полков татарское войско охватила паника. Первым, как можно догадаться, побежал вклинившийся в расположение русских частей большой татарский полк. Наступательный порыв московских войск был настолько велик, что даже раненые, кто мог, снова вступили в бой. Мамай пробовал организовать сопротивление в глубине своих войск. «И ту вскоре сломите и вся таборы их (татар. — А. К.) вземше, богатства их разнесоша и гнаша до реки Мечи (Красивой. — А. К.)»[297]. Имея в виду полное разрушение боевого порядка и рассыпавшихся по полю беглецов, Задонщина прибавляет: «Туто поганые разлучишася розно и побегше неуготованными дорогами»[298].
292
Имеется в виду, вероятно, трубчевская дружина из Северской земли, которую князь Дмитрий Ольгердович, перейдя на службу в Москву, сохранил за собой.
295
После окончания битвы Непрядва была заполнена телами убитых ордынцев (Повести…, с. 150, ср. с. 36).