— Во, Пушкина приплела! — удивился грамотный внук.
До того у них дошло, что Толик трубу тряпками заткнул — дым и повалил в избу.
— Чуешь, чем пахнет? — говорит он бабке. — Угаром, а не Русью!
— Умный ты малый, внучек, — Касатка отвечает, — да голова у тебя не с того конца затесана.
— У нее, у Касатки, вся жизнь с причудами да прибаутками, — судачили потом бабы.
И вспоминали недавний случай. Пришли к нам в деревню из Куликовки два паренька к знакомым девушкам. А тех дома не оказалось. Ребята повертелись-повертелись возле избы и уходить собрались* Вдруг слышат — на проулке за углом озорной девчоночий голос частушку запел:
— Твоя! — Один из них товарища локтем толкает. — А сказали, что дома нету… Спряталась от нас.
— Пусть прячется, — обиделся парень, — подумаешь…
А тут и другая девушка запела:
Кинулись ребята искать девушек, а их и след простыл. В проулке на бревнышке старушка сидит, задремала, видать.
— Бабуль, тут никого не было?
— Нет, касатики, никого не видала.
— Но ведь пели сейчас.
— Пели? Мне сквозь сон вроде тоже послышалось: мужики «По долинам и по взгорьям» горланили.
Пожали ребята плечами, на крышу посмотрели, в пустую кадушку заглянули — нигде никого. Только завернули за угол, а девушки им вслед сразу на два голоса запели:
— Ну, раз тут чихали на нас… Пошли, мы тоже ежики, — один говорит.
— Подожди, — другой шепчет. — Прямо фантастика какая-то… Очевидное-невероятное!
И показывает товарищу в дальний конец улицы, откуда идут их девушки. Не по воздуху же они пере летели туда? Встретили ребята подружек, допрос учинили:
— Это вы в проулке сейчас пели?
— Да вы что? Мы с речки идем.
— Но ведь мы слышали ваши голоса! Вдвоем одну частушку пели: «Трали-вали и так дале…»
Девушки переглянулись и заподозрили что-то.
— А в проулке никого нет?
— Никого. Бабуля только дремлет на бревнышке.
— Ну, все ясно! Это она вас разыгрывала.
— Сразу одна за двоих пела? — не верят ребята.
— Касатка-то? — смеются девушки. — Да она одна за весь хор Пятницкого споет! Вы ее еще не знаете. Она весной бригадиру нашему по телефону указания давала. А голос изменила точь-в-точь, как у председателя. «Ты вот что, Михал Лукич, семьям фронтовиков в первую очередь огороды вспаши. Их и осталось-то у вас в деревне — по пальцам пересчитаешь. А начни с бабушки Касатки». — «Да кого я на трактор посажу? — бригадир кричит. — Все механизаторы заняты!» — «А сам на что? Садись на «Беларусь» — и паши. Всё!» И трубку повесила. К вечеру председатель приезжает в Ключевку, бригадира ищет, а тот огороды пашет. «Это ты молодец, Михал Лукич, что о семьях фронтовиков заботишься. А я вот до этого не додумался бы, честное слово». Тут только бригадир и смекнул, что по телефону с ним не председатель говорил, а кто-то другой. А Касатка стоит на меже, глядит на него своими зелеными глазами и смеется.
Да, бабушка Касатка озорничать любит. И все теперь в деревне с интересом ждут: как у них с печкой дело обернется? Сломают или нет?
— У Толика характер-то бабкин! То трубу тряпками затыкал, а то, гляди, еще что-нибудь учудит, — говорит мне жена.
Сейчас она повеселела. А недавно мы тоже с ней маялись: ломать печку или не ломать? Вроде бы все ломают, на городской манер устраиваются. И в то же время жалко: все детство с печкой связано… Наконец решились: хватит сажу да копоть разводить, в воскресенье ломаем. Пошел я к соседям, позвал двух мужиков на помощь. Возвращаюсь, а дети мои — Маша с Колькой — забрались на печку, как в гнездышко, и сверху мультики по телевизору смотрят. А сами невеселые такие, будто с хорошим другом навсегда прощаются.
Так и пришлось мне тогда перед мужиками извиняться, а печка стоит у нас и по сей день.
Теперь к нам зачастили соседки.
— Ты уж позволь, Шуренка, пироги у тебя испечь, — просят они. — А то торговый хлеб оскомину набил, домашнего пирожка захотелось.
— Да господи, в любое время! — приглашает их жена.
Однажды зашла на огонек и бабушка Касатка.
— Ломит поясницу третий день — к непогоде, что ли? — пожаловалась она Шуре. — Вьюги-то веют и веют, конца-краю нету…
— Ой, бабушка, я тебя вылечу! — говорит ей Шура. — У меня рецепт есть, когда была в санатории, у одной женщины списала на всякий случай. Кладешь в стакан свежее сырое яйцо, заливаешь уксусом. Через сутки все до капли растворится: и белок с желтком, и скорлупа. Мазь получится. Один-два раза поясницу натрешь на ночь — и всю хворь как рукой снимет.
— И-и, Шура, касатка моя, — закачала головой бабушка. — Я не то что яичко, а уж семь штопальных иголок растворила этим уксусом. Тоже говорили — поможет. А все попусту, не берет мою хворь никакая мазь. Ты уж разреши на печке полежать, это для меня самое лучшее лекарство. Свою-то сломали мы: уговорил Толик, умаслил… Молодая мне кровать с кружевными подзорами поставила, перину положила, но разве все это сравнишь с печкой?
В тот день Касатка пригрелась у нас на печи, заснула, мы ее и будить не стали: пусть ночует. И теперь как завьюжит, поясница у нее заноет — она к нам, на печку.
Но вот ведь какой человек — недужит, а без озорства не может. Под окнами то петухом запоет, то по-гусиному загогочет.
Шура моя сегодня переполошилась: батюшки, гусей забыла загнать! Накинула полушалок, выбежала на улицу, а там никого… Обежала вокруг избы раз, два — нету гусей.
— Шура, ты кого ищешь-то? — Касатка спрашивает.
— Да гусей… Только что под окном гоготали, и вот как провалились.
— Мам, — Колька говорит, — да ведь ты их сама в хлев загоняла.
Шура уж и самой себе не верит. Заглянула в хлев, гуси и правда дома. Вернулась в избу, а Касатка уже на печке, что-то ребятам рассказывает и посмеивается. Ну как на нее сердиться?
Весь вечер Маша и Колька ушки топориком держали, бабушку слушали. Да и мы с женой далеко от печки не отходили.
Вспомнила бабушка, что лет пятьдесят назад таким же метельным февральским вечером отправился ее младший деверь Васек в Ольховку на вечеринку. Там у него ухажерка была. Как обычно, гармонь на плечо, лыжи на ноги — и покатил. Возле лесочка стал на пригорок взбираться, глядь — неподалеку здо-ро-вая собака тоже на пригорок лезет. И все прыжками, прыжками… Васек остановился — и она встала. Васек вперед — и она двинулась. Тут и зашевелились у парня волосы: волк! С пригорка-то он на него сиганет — и поминай, как звали. Стоит парнишка, почти не дышит. И волк стоит. Уж замерзать оба стали.
«Эх, пропадать, так с музыкой!» — Васек-то думает. Да и заиграл на гармони. А волк поднял морду, кверху и завыл. Так и простояли они до рассвета: Васек на гармони играет, а волк воет. Когда утром в Ольховке петухи запели (до нее уж рукой было подать), волк убежал. И Васек еле живой домой вернулся…
— Вот какие событности случаются, касатики мои, — заключила бабушка. — Так что возле Ольховского леска поосторожней будьте, в одиночку не ходите.
— Сейчас волков днем с огнем не сыщешь, перевелись, — говорю я.
— Да ведь это и не волк вовсе был, — откликается Касатка.
— Не волк… А кто же тогда?
— Вот и Васек потом все допытывался: кто да кто. Шутиха это была, вот кто. Она давно там себе местечко облюбовала.