Находясь в Париже, он посетил тайский ресторан, где, просмаковав прекрасный ужин, остался голодным. Он почувствовал странный прилив сил и жизненной энергии – все то, чего не давала обычная сытость после съеденного обеда – шикарно обставленного, с обилием деликатесов и дорогих вин. Блинчики с креветками надолго пленили его воображение и определили вкусовые пристрастия.
Потом он ненадолго вернулся к мексиканской кухне. Но она вскоре надоела ему – слишком много мяса (причем разных сортов в одном блюде), картофеля и бобовых, слишком едкие и тяжелые коктейли. Некоторое время он пребывал в мрачном расположении духа, не зная, где найти воплощение окрылявшей его идеи простоты и изысканности.
Александр постоял у прилавка со специями. Приметившая его кореянка тускло улыбнулась и пригласила за покупками. Александр выплыл из лагуны сладострастного бреда и отрицательно покачал головой. Он обогнул прилавок и, минуя втиснутое в банки и зафиксированное в филе пойменное великолепие осетровых, двинулся к крайнему ряду торгового зала.
Воображение его забавлялось, вдохновляясь собственными картинками. Иногда Александр позволял себе такой отдых – приготовление понарошку несложных, но аппетитных блюд. Он вывалил на сковороду сочащиеся дольки апельсина и опустил сверху крышку. Потом остановился и взглянул на пальцы. Подушечки были дынно-желтыми – от куркумы. (Имеется в виду не бледно-желтый, с зеленоватыми прожилками цвет шкурки похожих на замшевый регбийный мяч среднеазиатских дынь, а глянцевито-гладкая дыня сорта «колхозница», тон шкурки которой более насыщен оранжевыми оттенками.)
В запахе куркумы витала банановая сладость, апельсиновая искра и песчаная нагретость пляжа. Александру показалось, что он тронул спину дремавшей на подоконнике кошки или прислонился к ярко освещенной стене.
Он сыпанул куркумы в сковородку, и размягченная парами, с рыжевато-коньячными вкраплениями корочка куриного мяса покрылась желтой пыльцой. Сушь куркумы прыснула в развороченные дольки апельсина, и содержимое сковородки заколосилось разжиженным золотом.
Александр щурился от этого сияния. Солнечный зайчик, упавший на изготовленную из кожи бог знает какого животного, но явно с претензией на крокодила куртку спешащей блондинки, на миг ослепил Александра. Грудь девушки бойко насыщала сиреневую куртку. Александр, не в силах побороть гастрономического соблазна, представил, как под чешуйчатой скользью куртки мягко и мясисто пребывают большие, утыканные сливочными розочками полушария. Он сбросил сеть мечты и поспешил за незнакомкой.
Она шла уверенно и быстро, не удосужившись кинуть на очарованного ею мужчину в очках ни единого взгляда.
Полы плаща Александра колыхались, как винные пары, пока он преодолевал отделяющее его от девушки расстояние. Он шел, намагниченный сиянием куртки и топорщившей ее плоти. Отлив куртки заставил его воображение снова вернуться к оледеневшим тушкам птиц, а спрятанные под змеистым покровом коварно тихие вулканы отсылали к плотской нежности натертых солью грудок.
Девушка приблизилась к прилавку с рыбой. Раздрызганная мойва соседствовала с обезглавленным минтаем, разломанными брикетами кильки и плоской, как будто только что вынутой из затхлой заводи, камбалой. Последняя нравилась Александру исключительно свежей. Будучи зажаренным, мясо камбалы издавало тонкий дурманящий запах со сладкой нотой гнилостно-йодистого распада водорослей. Но когда уже на прилавке от рыбы несло так, словно она несколько дней провалялась под палящими лучами солнца, Александра неудержимо тошнило.
Вообще к рыбе у него было особое отношение. Его с детства волновал исходящий от только что пойманного карася или леща восхитительный аромат водных глубин. Этот запах рисовался его воображению разбавленной речной водой кровью, и, когда он смотрел на прошивающие нежную шелковую плоть рыбы сосудики, его охватывало благоговейное чувство. Сюда примешивались почерпнутые в школе знания по зоологии. Он думал: «Все мы вышли из воды – рыбы и люди…» Кровеносные сосуды на теле рыбы в его представлении были теми мостиками, которые, сочась и петляя, не напрямую (и в этом был особый шарм естественности), соединяли человека и природу, человека и водную стихию, воспринимаемую Александром как неиссякаемый источник разнообразных богатств и таинственный родник чудес.
Неспроста одно время он бредил средиземноморской кухней, использующей морепродукты в большом количестве, совокупляющей их с ослепительно хрусткими листьями салата и щедро поливающей все это великолепие фруктовым соком или серебристо-прозрачным оливковым маслом.
Ничего не выбрав, блондинка побежала дальше. Александр на миг замер у прилавка. Едва он взглянул на красновато-карминное, слегка заветренное мясо сазана, как по его языку заструились обжигающие струи соево-уксусного соуса хе. Это корейское блюдо было одним из его самых любимых. Оно и теперь, когда очарование восточной кухни для него во многом поблекло, отвечало его критериям простоты и изысканности. Рыба в этом блюде сохраняла свой влажный первозданный запах, слегка обугленный острым соусом. Красный перец придавал хе не только пикантный вкус, но и красивый цвет. А мясо под терракотовым ливнем острых ароматов, не утрачивая свежести, источало запах речных затонов.
Сбросив оцепенение, Александр последовал за невнимательной блондинкой. Он разглядел, почувствовал в этой девушке суетную торопливость, отчего нервы его напряглись подобно усикам рака. Он понял, что должен с ней немедленно заговорить, иначе не сможет ее удержать. Бегать за ней по всему рынку он не собирался. Эта беготня сбивала ритм его медленных фантазий. Поэтому, увидев, что блондинка прибилась к мясному прилавку, подошел сзади и заглянул ей через плечо.
– Не знаю, – пренебрежительно отвечала блондинка на вопрос румяного крестьянского парня, торгующего говядиной. – Мне и на первое, и на второе…