– Возможно, проходите гаитянцем дня три-четыре, – заметил Метеллий с видом доктора, снова сверкая своей невероятной улыбкой.
– Есть и понеприятнее личины.
– Чего?
Питер решил, что паршиво сформулировал мысль на креольском.
– Отлично, пока оно работает, – пояснил он.
– Да, – сказал Метеллий с внезапной серьезностью, отъезжая от «Пенсьона». – Отлично, пока Древние не догадываются, кто ты на самом деле такой и зачем пришел.
Питер время от времени вспоминал эти его слова, пока они петляли по проселочным дорогам до Пенсьонвилля, куда откочевали многие гаитяне побогаче, спасаясь от жары и убожества столицы. Потом они взбирались по узкой щебеночной дороге в горную деревушку Кенскофф, на что ушло еще больше времени, – и все это время слова Метеллия не шли у него из головы. И они же упорно маячили перед внутренним взором, расталкивая локтями все прочие мысли, пока Метеллий осторожно и мастерски вел крошку-джип на последний извилистый подъем до Фюрси, где дорога заканчивалась вовсе. То и дело на протяжении пути Питер вертелся на сиденье, чтобы еще раз посмотреть с эдакой кручи на столицу, укрытую висящим над крышами плотным маревом. Словно пытаешься проникнуть взглядом сквозь толщу туманов, которые суть само время… Интересно, почему он вообще делает все это? Неужели все антропологи живут такой опасной жизнью? Разве это не удел миссионеров – побулькивать в котле над костром, пока все племя бросает на тебя голодные взгляды?
Метеллий остановил машину перед крестьянской хижиной, и Питер резко вывалился из своих грез.
– Мы оставим джип тут, – объявил его спутник. – Хозяева меня знают.
Он поглядел на ручные часы. Питер еще раньше заметил, что он носит «Ролекс» или что-то вроде того – казалось бы, вещь за пределами всяких законных доходов в этих местах, – но для сегодняшнего визита Метеллий мудро сменил их на более скромный «Таймекс».
– Ты голоден, друг мой?
Питер разглядывал хижину и пейзаж за нею, так что едва уловил, о чем его спрашивают, но все же ответил:
– Да как-то не думал об этом. Жара съела весь аппетит. Но, наверное, подкрепиться все-таки стоит, а?
Метеллий перегнулся на заднее сиденье и извлек оттуда сумку с едой. Меню представляло собой причудливую смесь фруктов, овощей и самого гадкого, жирного фаст-фуда – куда больше, чем они смогли бы съесть. Алкоголь там тоже имелся. Метеллий открыл сумку и щедро предоставил Питеру выбирать. Тот цапнул пару яблок и рогалик. Метеллий взял и того меньше. Тут дверь хижины отворилась, и на пороге показалась пригожая пожилая женщина с черной кожей. Она подарила им улыбку и приветливый «Bon jour!»[21] Ей Метеллий отдал всю остальную провизию. Вот доверь ему хозяйство, подумал Питер.
Дальше они пошли пешком. Совсем скоро Питер оценил, почему Метеллий вознамерился достичь места назначения непременно до темноты. Едва заметная тропинка змеей вилась через лес. Временами путь преграждали упавшие с деревьев сучья – сосновые по большей части – и валуны, должно быть, скатившиеся с горы. Питер надеялся только, что на месте таких не будет. Дорога казалась бесконечной. Оба путника сильно устали – Питер до полного изнеможения, но и Метеллий держался лишь немногим лучше, – когда перед ними внезапно открылась прогалина с горсткой хижин, милосердно оказавшихся целью их путешествия. Впрочем, отдыха, увы, не предвиделось. Из хижин хлынула толпа, главным образом мужчины; Метеллий принялся знакомить местных с чужаком. Пришлось улыбаться и изо всех сил сохранять вертикальное положение, пока Метеллий разливался, что Питер из Флориды, что он друг Метеллиева брата и до ужаса интересуется Древними, а еще что он очень хочет поучаствовать в ночной церемонии, хотя бы и в качестве зрителя. Питер чуть не обмер, услыхав из его уст чистую правду, – он ожидал несколько больше лжи… хотя на самом-то деле врать было совершенно незачем.
Пока новичка со всеми перезнакомили, уже стемнело; деревенские зажгли фонари и развесили на окрестных деревьях. Где-то начал глухо рокотать барабан. Никто Питера ни в чем не подозревал – обращенные на него взгляды были сплошь любезные и дружелюбные. Он усердно улыбался в ответ и старался надеяться на лучшее – даже спросил, не нужна ли какая-то помощь в подготовке, но получил ответ, что он гость и не должен беспокоиться ни о чем подобном. Это Питер расценил как позволение немного вздремнуть.
Когда Метеллий принялся его расталкивать, до Питера дошло, что проспал он, по меньшей мере, часа три. Высоко в небе висела луна. Поляна кишела народом, сновавшим туда и сюда на фоне ярко сияющих ламп, от чего те мигали, словно стробоскоп. Питер поскорее вскочил на затекшие ноги и нервно оглядел себя, чтобы убедиться, что во время сна рубашка не задралась и где-нибудь не мелькнул дюйм розовой кожи. Широкая ухмылка Метеллия уверила его, что бояться нечего. Они вдвоем поспешили в круг – искать себе места получше и поближе к месту действа, каким бы это самое действо ни оказалось, но не слишком на виду, чтобы на них никто особенно не смотрел – вдруг им случится не к месту удивиться или засомневаться. Уже там Питеру пришла в голову мысль: интересно, а сколько церемоний этой конкретной секты Метеллий на самом деле видел? Он говорил о них как-то уклончиво, словно знал маловато, но, кажется, был хорошо знаком со всеми присутствующими. Наверняка получил только какую-то предварительную степень посвящения и о подлинных тайнах культа мог только гадать – что Питер от него, собственно, и слышал. И не значит ли это, что ему, совершенному чужаку, вряд ли дозволят увидать что-то из ряда вон выходящее? Впрочем, теперь делать уже нечего – пришел, так сиди и жди.