Светлана Николаевна Крупская оторвала взгляд от бюста Скворцовой и с усталой укоризной взглянула ей в глаза: большие, карие, томные, с бесстыжей поволокой.
– Лиля, – сказала Светлана Николаевна, – ты же понимаешь, что, кроме меня, тебе это никто не скажет. И ты так и будешь думать, что главное в жизни – это вывесить свои телеса на всеобщее обозрение.
Скворцова усмехнулась краешком ярких губ, вздохнула и подкатила глаза под густо накрашенные веки с неприлично длинными ресницами.
«Ну вот проблядь же, – раздраженно подумала Светлана Николаевна. – Это ей еще шестнадцать. А дальше что будет?»
Откровенно говоря, будущее Лили Скворцовой Светлану Николаевну не волновало ни в малейшей степени. Она и так знала, как сложится у той дальнейшая жизнь: окончит школу, лет в восемнадцать «по залету» выскочит замуж за какого-нибудь водителя или кладовщика, нарожает, растолстеет, перестанет за собой следить и годам к двадцати пяти превратится в жирную рыжую бабищу, склочную и, что скорее всего, еще и пьющую. Если уж плебейство в крови, так оно ни к чему иному привести и не может – а Крупская считала себя авторитетным экспертом в части определения, кто плебей, а кто может рассчитывать на присоединение к духовной и интеллектуальной элите общества, к каковой, без сомнения, принадлежала она сама. На вызывающую и вульгарную внешность этой девицы Светлане Николаевне тоже было бы наплевать, если бы не одно обстоятельство: в подобном виде та имела наглость расхаживать по ее, Крупской, школе, что являлось совершенно недопустимым.
Моя школа – мои правила.
Формально директором «единицы» была Екатерина Ивановна Капитанова, женщина почтенная, пожилая, отличник народного образования, приобретшая за десятилетия руководства учебным заведением пугливую осторожность, готовность к любым компромиссам и характерную учительскую беспринципность: неудивительно, если учесть, что за время ее трудовой деятельности директивные идеологические установки менялись несколько раз на диаметрально противоположные – не успеешь убедить саму себя в том, что белогвардейцы не враги трудового народа, а герои, доблестно умиравшие за Россию в борьбе с варварами-коммунистами, как раз – ветер снова переменился, и приходится критиковать белое движение за близорукость и предательство, попутно смягчая, как только можно, рассказы о большевистском терроре и сталинских репрессиях. От всего этого здоровье Екатерины Ивановны год от года слабело все больше и больше, так что в школе она появлялась, только когда требовалось исполнение представительских функций, а реальное руководство взяла на себя заведующая по учебно-воспитательной работе Светлана Николаевна Крупская. Собственно учебная работа была ей, правда, неинтересна, а вот воспитательная – о, к ней она чувствовала настоящее призвание. Все – и преподаватели, и ученики – знали, что избегнуть бесед с пристрастием по поводу морального облика, манеры вести себя или одеваться можно только принятием догмата о нравственной непогрешимости Крупской, мирным согласием с ее мнением и покорным выполнением требований. Судьба несогласных была незавидной. «Ее нельзя судить строго, она бедная, больная женщина, – говорила Светлана Николаевна о строптивой молодой учительнице химии и биологии. – Знаете, у нее ведь адипозо-генитальный синдром: нимфомания, постоянное сексуальное возбуждение, неразборчивость в половых связях. Кажется, недавно она даже лечилась от чего-то такого… нехорошего». Несчастной преподавательнице чудом удалось избежать после этого развода с мужем, хотя трещину в семейной жизни пришлось латать еще долго, но из школы она была вынуждена уйти, более того – даже из Северосумска уехать. Город-то маленький. Уволившаяся весной учительница истории, имевшая неосторожность заступиться за нескольких девочек из девятого класса, где была руководительницей, отделалась легче: получила только слухи о нетрадиционных сексуальных наклонностях, что по нынешним временам не так страшно, и о том, что регулярно посещает лесбийские вечеринки в Михайловске. Из города уезжать не пришлось, но школу она сочла за благо сменить, не дожидаясь окончания учебного года.
С учениками было одновременно и проще, и сложнее. С одной стороны, легко было вызывать восхищение, пребывая в образе носительницы истинных ценностей русской интеллигенции: сиди себе на уроке в кресле, закинув ногу за ногу, и многозначительным тоном вещай о духовности в творчестве Тургенева и Гончарова. Умные мальчики и чувствительные девочки внимали и трепетали. С другой – невозможно было применить к строптивым по-настоящему жесткое психологическое воздействие, и следовало выбирать выражения: все дети тут были из приличных семей, и ответ мог последовать неприятный. Приходилось сдерживаться. Папа Лили Скворцовой, например, был начальником уголовного розыска Северосумска. Так что как ни хотелось Светлане Николаевне поинтересоваться: «Что, не все еще стенки в подворотнях спиной обтерла?», нужно было выбрать другие слова. Она еще раз глубоко вздохнула, обозначая глубокую скорбь, и сказала: