– Я уверена, ты не хочешь, чтобы тебя оценивали только по внешнему виду. Может быть, это твой богатый внутренний мир так выпирает из-под кофты, я не знаю, но выглядит он как демонстративно выставленные…
«Сиськи. Бесстыжее вымя».
– …Груди, – справилась с собой Крупская.
Скворцова перекатила во рту жевательную резинку, посмотрела на Крупскую и сказала скучающим голосом:
– Я нормально одета, Светлана Николаевна, никаких вырезов, ничего открытого, как вы и говорили. И у меня богатый внутренний мир. Можно идти?
Хитрая рыжая девка действительно перестала надевать расстегнутые едва ли не до пупа тесные рубашки после того, как Крупская сделала ей замечание в прошлый раз, но зато втиснулась в кофту, которую носила, наверное, в первом классе, и в узкую юбку, едва не лопавшуюся на бедрах и круглой заднице.
– Ты могла бы носить что-то более свободное. – Крупская откинулась в кресле, давая оценить собственный стиль одежды. – Что-то достойное приличной девушки, а не…
«Малолетней потаскухи. Сучки в течке».
Слов не нашлось, так что Крупская просто оставила фразу незаконченной, вопросительно глядя на Скворцову.
– Как вы одеваться, да? – ехидно осведомилась та.
Светлана Николаевна и сама была женщиной с формами, только ее формам было уже почти сорок лет, и за это время они закономерным образом потяжелели, пообмякли и пообвисли, так что приходилось драпировать их просторным и длинным.
– Спасибо, мне пока не нужно такое носить.
Крупская почувствовала, как ярость красной волной накатывает на глаза. В сгустившейся тишине загрохотал оглушительной трелью школьный звонок.
– Мне на урок пора, Светлана Николаевна, – сообщила Скворцова.
Та устало махнула рукой, как человек, сознающий невозможность в одиночку противостоять порокам мира.
– Иди. Но я не знаю, как с такими нравственными установками ты хочешь иметь по русской литературе четверку, на которую претендуешь.
Лиля пожала полными плечами и вышла из кабинета, крутанув на прощание задницей.
– Сука, – выдохнула Светлана Николаевна, когда дверь за девочкой закрылась. – Дрянь. Все настроение испортила.
На столе зазвонил местный телефон.
– Да, слушаю!
– Светлана Николаевна, это Лапкович, – зазвучал в трубке женский голос. – У седьмого класса будет замещение на последнем уроке или можно их домой отпускать?
Крупская поморщилась. За важными воспитательными занятиями она совсем забыла о преподавательнице математики, которая слегла в больницу после гибели сына в субботу. Досадное происшествие пробило серьезную брешь в расписании, и закрывать ее приходилось с трудом: других математиков в школе не было. Светлана Николаевна потянулась к графику работы учителей, пробежала его взглядом и ответила:
– Да, я историю поставлю шестым уроком. Кстати, Аркадий Леонидович в учительской? Скажите, чтобы зашел ко мне.
Причинно-следственные связи порой бывают причудливы, особенно в том, что касается внутренней мотивации, мыслей и чувств. Крупская и сама бы себе не призналась, что грудастая Лиля Скворцова так раздражает ее не в последнюю очередь потому, что в школе появился преподаватель истории Аркадий Леонидович Майзель.
Мужчина в школе вообще редкость. В «единице», например, до начала этого учебного года единственным представителем сильного пола являлся учитель физкультуры, бывший мичман военно-морского флота: лет семидесяти с небольшим, краснолицый, седой, без трех пальцев на одной руке и ростом на полголовы ниже Крупской – а она уж точно не из долговязых моделей. И тут такое явление: из Петербурга, преподаватель университета, кандидат наук. Разумеется, Крупская ответила восторженным и быстрым согласием на его вопрос о работе, едва взглянув на документы, но даже и без научной степени и преподавательского опыта – черт, даже без диплома о высшем образовании! – она бы приняла его к себе в школу без раздумий. Аркадий Леонидович был настоящим мужчиной, высоким, сильным, спокойным, с фактурной внешностью, брутальности которой придавала бритая налысо голова, – при взгляде на него кончики пальцев у Крупской холодели, а внизу живота разливался влажный жар. То, что он жил с какой-то там девицей, Светлану Николаевну нисколько не смущало. Она видела их вместе пару раз в городе, летом: ничего особенного, маленькая, темненькая, носатенькая, висела на руке у Аркадия Леонидовича, как девочка, вышедшая на прогулку с отцом. О том, что она может конкурировать с обаянием и харизмой настоящей женщины, к тому же умной, тонкой и образованной, и речи не шло. На два летних месяца Светлана Николаевна выпустила нового историка из виду, но с сентября взялась за дело. Для начала она провела профилактику возможной конкуренции: Светлана Николаевна была уверена, что не только ее бросает при виде Аркадия Леонидовича в жар и в холод. Она специально то и дело останавливала его посреди коридора, подолгу беседуя на виду у всех и нарочито громко смеясь; как бы в шутку, по-дружески, брала под руку, когда вместе с ним шла в столовую, часто приглашала к себе в кабинет, а в разговорах с такими же одинокими, как и сама Крупская, коллегами, то и дело вставляла «мы с Аркадием обсуждали…», «мы с Аркадием говорили о…», «мы с Аркадием собираемся…», чтобы ни у кого не оставалось сомнений – она с историком – это «мы». И пусть только кто сунется. В итоге другие учителя предпочитали здороваться с Аркадием Леонидовичем издали и не подходить на расстояние вытянутой руки. Сама же Светлана Николаевна, напротив, расстояния как могла сокращала, игнорируя всякие представления о личном пространстве: при каждом удобном случае касалась историка то грудью, то бедром, будто невзначай, увлекшись беседой, брала за руку, клала ладонь на плечо – пока, впрочем, безрезультатно. Это ее не огорчало, напротив, только укрепляло в решимости и в осознании верности выбора: настоящий мужчина не станет при первых же знаках внимания хватать за задницу и тащить в темный угол; за него нужно побороться. Вот она и боролась.