Но видимость — даже чуть более, чем видимость, — сохраняется. Заметьте, что звание, так сказать, доктора литературоведения, доктора-театроведа выдает публика, люди малосведущие. Скажи им: «Вы ничего не смыслите в литературе, в драматургии», — они ответят: «Да, мы ничего в этом не смыслим, но нас это произведение взволновало, и мы присуждаем степень автору, нас взволновавшему». И они будут в чем-то правы. Так, и званием доктора политических наук народ наделяет тех, кто лучше сумеет его взволновать, кто лучше других выразит его страсти. Следовательно, народными избранниками окажутся наиболее пылкие выразители его страстей.
— Другими словами, наихудшие из всех возможных законодателей!
— В какой-то мере да, но не совсем. Очень полезно бывает, когда на вершине общественной лестницы или, лучше, рядом с ней находятся выразители народных страстей, чтобы показывать, где та грань, которую опасно преступать, и что на самом деле не столько думает, сколько чувствует толпа (думать-то она как раз не думает), дабы не вызывать сильного противодействия с её стороны и в то же время не слишком ей потакать, дабы, одним словом, знать, с чем имеешь дело и чего можно ожидать. Инженер сказал бы, что следует принимать в расчет сопротивление материала.
Один медиум как-то уверял меня, что беседовал с Людовиком XIV и что тот якобы сказал ему: «Всеобщее избирательное право при монархическом строе — вещь замечательная. Оно предоставляет нам сведения, информирует, указывает на то, чего не следует делать. Если бы при мне оно существовало и если бы я испросил общественное мнение по поводу отмены Нантского эдикта и подавляющее большинство высказалось бы „за“, тогда я бы знал, что мне ни в коем случае не следует его отменять. А отменить его мне посоветовали министры, сведущие, как я полагал, в политике. Но, узнав мнение французского народа, я бы понял, что он по горло сыт войной, что хватит с него строительных работ, хватит расходов. Это уже не человеческие страсти, это страдания. Что же касается страстей, то, прежде чем идти наперекор общественному мнению, надо его узнать, а показатель его — всеобщее избирательное право. И чтобы услышать крик боли, надо его не задушить, и тут тоже показатель — всеобщее избирательное право. Монархии без него не обойтись, оно снабжает нас нужной информацией».
Так, уверял меня медиум, считает теперь Людовик XIV.
Но это значит, что наделять кого-либо компетентностью — нелепость, когда речь идет о законотворчестве; это псевдокомпетентность в том, что касается сведений о положении дел внутри страны. Из чего следовало бы, что она столь же вредна при республиканском строе, сколь целительна при монархическом. Значит, не так уж она плоха.
Демократическое государство, о котором мы ведем речь, десять лет управлялось выборными представителями, которых избрали другие выборные представители, а затем на пятнадцать лет подчинилось одному-единственному избраннику, что особой радости никому не принесло.
Тридцать лет демократия прибегала к следующему приему. Она предполагала, что выборщики, которым предстоит назвать законодателей, сами должны не избираться, а определяться согласно их социальному статусу, то есть согласно их достатку. У кого больше драхм, тот и выборщик
Компетентны ли эти люди? Не во всем, но кое в чем безусловно.
Прежде всего обладатель состояния больше заинтересован в разумном управлении общественными делами, а заинтересованность открывает глаза, просвещает. Кроме того, если обладатель состояния способен его сохранить, значит, он не совсем дурак
Всё же его компетентность распространяется на сравнительно узкую сферу деятельности. Если человек богат, из этого еще не следует, что он разбирается в таких сложнейших науках, как юриспруденция и политика. Подобная система зиждется на весьма спорной сентенции: всякий богач знает общество, в котором он живет. Это тоже своеобразная компетентность, но компетентность крайне шаткая и крайне узкая.
Затем структура власти изменилась, и после некоторого переходного периода демократическое государство, о котором идет речь, уже восемнадцатый год управляется, как и прежде, одним-единственным избранником, и, как и прежде, радоваться тут особо нечему.
Так мы пришли к демократическому правлению почти в чистом виде. Почти, потому что демократическое правление в чистом виде — это когда нация руководит сама собой непосредственно, без посредников, путем непрерывного плебисцита. В нашей стране существовал и существует демократический режим почти в чистом виде, то есть нацией управляют строго и исключительно делегаты, избранные непосредственно самим народом. Налицо воцарение почти полной некомпетентности.