Прежде всего, мы уже говорили, народ хочет, чтобы его избранники разделяли его чувства, его страсти. Строго говоря, они могут испытывать те же чувства и страсти и в то же время отличаться от толпы в том, что касается нравов, привычек, манер, внешнего вида и так далее. Правда, народ более всего уверен в том, что человек не притворяется, разделяя его чувства и страсти, если он подобен ему во всем. Это своего рода знак, своего рода ручательство. Поэтому народ бессознательно стремится выбирать тех, кто подобен ему и по обычаям, и по манерам, и по воспитанию, а если допускает чуть большую образованность — именно чуть, — то лишь затем, чтобы те могли держать речь с трибуны.
Есть и другая, не такая сентиментальная, но крайне важная причина, ибо она затрагивает самую основу, самую суть демократического сознания. Чего жаждет народ, который укусила демократическая муха? Прежде всего он жаждет всеобщего равенства, а значит, того, чтобы всякое неравенство, как искусственное, так и естественное, исчезло. Народ отвергает искусственные отличия — знатное происхождение, королевские милости, наследное богатство, и потому он за уничтожение аристократии, королевской власти, института наследства. Народ не одобряет также естественное неравенство, порицая тех, кто умнее, деятельнее, храбрее, искуснее других. Уничтожить такое неравенство он не в состоянии, ведь оно в порядке вещей, но он может нейтрализовать этих людей, поразить немощью, не подпуская к выборным должностям. Получается, что народ неизбежно отодвигает в сторону людей компетентных, причем именно вследствие их компетентности или потому, что они не такие, как все. В свое оправдание он бы сказал, что они, будучи отличными от других, могут выступать противниками всеобщего равенства. Объяснения разные, а суть одна. Потому-то Аристотель и сказал в свое время, что там, где презирают достоинства, там демократия. Цитата, правда, не совсем точная, на самом деле он пишет: «Там, где не ценят достоинства в первую очередь, невозможно твердое аристократическое правление». Вот и выходит, что пренебрежение достоинствами порождает и длит демократический режим.
Компетентность проигрывает и с этой точки зрения.
Прежде всего демократия, и это естественно, хочет всё делать сама, она — враг любой специализации и жаждет править самостоятельно, без выборных, без посредников. Идеальным для нее является прямое правление, как было в Афинах, демократия по Руссо, который и употреблял это слово лишь для обозначения прямого народного правления.
Вынужденная историческими обстоятельствами и в какой-то мере необходимостью править через своих представителей, что она должна сделать, чтобы править напрямую или почти напрямую, хотя бы через представителей?
Надо, чтобы депутаты действовали исключительно по наказам избирателей, тогда они становятся не более чем рупором народа, приходя в законодательную власть излагать народную волю, и получается, что народ правит уже непосродственно. В этом-то и суть наказа избирателей.
Демократия очень часто об этом помышляла, но никогда особо на этом не настаивала, проявляла здравый смысл: подозревала, что наказы избирателей используются лишь для прикрытия. Народные представители объединяются, дискутируют — вырисовываются партийные интересы. И с этого момента они уже во власти богини Благоприятного момента, по-гречески кацхх;. Им поручено голосовать так-то, и вот в один прекрасный день оказывается, что, поступив согласно воле избирателей, они нанесут урон свой партии. Им поистине приходится изменять из верности и предавать в силу своей преданности. Они могут ослушаться своих избирателей из самых добрых и похвальных побуждений, что сделает им честь и послужит во славу. Перед избирателями они сумеют всегда обелить себя, и тем нечем будет их попрекнуть.
Наказы избирателей, следовательно, очень грубый инструмент для решения столь деликатных проблем. Инстинктивно хорошо это понимая, демократы, как правило, не настаивают на такой процедуре.
Что же остается? Остается нечто более осязаемое, добыча в руках вместо расплывчатой тени: выбирать людей во всем себе подобных, разделяющих те же чувства, воплощающих народ до такой степени, что они наверняка и почти автоматически сделают то же самое, что сделал бы народ, окажись он сам огромным законодательным органом. Голосовать эти люди будут, разумеется, с оглядкой на обстоятельства, но так, как если бы демократия голосовала сама. Тогда демократия как бы заменит законодательную власть, станет штамповать законы.