— Или рассматривал старые кадры, критикуя себя.
— Или пересчитывал в коллекции часы со своим именем... — Сколько себя помню, Култи всегда был официальным лицом разных брендов часов.
— Вероятно, он сидит в барокамере и перечитывает статьи о себе.
— Вот это была отличная шутка, — засмеялась я, остановившись только тогда, когда телефон дважды пропищал. На экране высветился длинный номер, начинающийся с плюс пятьдесят два, и мне потребовалась всего секунда, чтобы понять, кто звонит. — Эй, мне нужно идти, звонит твой лучший друг. Увидимся на тренировке в понедельник.
Дженни рассмеялась.
— Ладно, передавай ему привет от меня.
— Обязательно.
— Пока, Сал.
Я закатила глаза и улыбнулась.
— Увидимся. Береги себя, — сказала я, прежде чем нажать на кнопку и ответить на входящий вызов.
Не успела вымолвить и слова, как мужской голос на другом конце линии произнес:
— Саломея.
Боже. Он серьезно. То, как сдавленно и нечетко он произнес «Сало-мея», вместо обычного «Сал», натолкнуло меня на мысль, будто я разбила что-то бесценное. Никто никогда не называл меня полным именем, не говоря уже о моем отце. Возможно, только в моменты, когда он был серьезен и говорил по делу... Например, когда пытался надрать мне задницу, потому что мама решила, что я сделала невероятную глупость, и хотела, чтобы он с этим разобрался. Однажды, когда мне было пятнадцать, я подралась во время матча, и меня вышвырнули. На самом деле, отец никогда не наказывал меня всерьез. Все его представление о дисциплине сводилось к выполнению множества работы по дому. А когда мамы не было рядом, он даже втайне похвалил мой удар.
Поэтому, когда папа продолжил и сказал:
— Это сон? Может, я сплю? — я не смогла удержаться от смеха.
Я откинула одеяло с лица, чтобы поговорить с ним. И первое, что сказала ему, было:
— Нет. Ты просто сумасшедший.
Он и был сумасшедшим. «Безумно влюбленный», — как шутила мама. Будучи абсолютным футбольным снобом, мой отец, как и большинство иностранцев, не уважал американский футбол, если только дело не касалось меня или брата. Или Рейнера Култи, также известного как «Король» для фанатов и «Фюрер» для тех, кто ненавидел его до глубины души. Папа любил повторять, что не может не симпатизировать ему. Култи был слишком хорош, слишком талантлив, и большую часть своей карьеры играл в любимой команде отца, за исключением двухлетнего пребывания в «Чикаго Тайгерс». Кроме того, у папы было четыре разных типа футболок: каждого клуба, за которые играл Эрик, я, мексиканской национальной команды, и, собственно, Култи. Само собой разумеется, футболку Култи он носил чаще, чем наши с братом, но я не принимала это близко к сердцу.
Вот так мы втроем, за исключением мамы и младшей сестры, часами напролет могли наблюдать за играми Култи. Те из них, что не могли посмотреть лично, записывали на видеокассеты, а после — на DVD. Я была достаточно впечатлительна, поэтому ста восьмидесяти сантиметровый немец смог оказать на меня столь огромное влияние. Конечно, мой брат Эрик играл в футбол с тех пор, как я себя помнила, но влияние Култи было иным. Именно оно, как магнетическая сила, притягивало меня к полю изо дня в день. И именно оно заставляло меня тащиться за Эриком при каждом удобном случае, потому что он был лучшим игроком из всех, кого я знала.
Просто так сложилось, что папа во всем поддерживал меня, тем самым лишь подогревая мое поклонение герою.
— Я ел, когда в дом вбежала твоя кузина. — Родители гостили у моей тети в Мексике. — И велела мне включить новости.
Он знал…
— Почему ты мне ничего не сказала?
— Я не могла! Нам нельзя было ничего разглашать, пока все не станет официально, да и узнала я об этом как раз перед тем, как они заставили меня проводить пресс-конференцию.
Последовала пауза. Отец задыхался от волнения. Он вполголоса пробурчал что-то, похожее на Dios mio (исп. Боже мой).
— Ты давала интервью на пресс-конференции? — спросил он тихим шепотом. Отец не мог в это поверить.
Он этого не видел. Слава Богу.
— Все прошло настолько плохо, насколько ты можешь себе представить, — предупредила я.
Папа снова замолчал, обдумывая и анализируя мои слова. Видимо, он решил на время забыть о моих провалах перед камерой, прежде чем спросить:
— Это правда? Он твой новый тренер? — Отец задал этот вопрос так нерешительно, так медленно, что, если бы могла полюбить своего отца еще больше, что невозможно, я бы полюбила.
Не знаю почему, но я вдруг вспомнила свою тетрадь со второго курса, на которой был изображен Култи. М-да.
— Это правда. Он будет нашим новым помощником тренера, поскольку Марси ушла.
Хрипло выдохнув, отец пробормотал:
— Я сейчас упаду в обморок.
Я расхохоталась еще громче, пока не захотелось зевнуть. Мне не спалось, поэтому смотрела марафон британских комедий на «Нетфликсе», пока не нашла в себе силы позвонить Дженни в Айову и рассказать, наконец, всю историю. Я знала, что уже почти полночь, а это намного позднее обычного старушечьего времени, в которое я готовилась ко сну. Я ложилась спать в десять. Или в одиннадцать, если действительно разгуляюсь не на шутку.
— Ты просто королева драмы.
— Твоя сестра — королева драмы, — проворчал он.
Отец не хотел менять тему.
— Ты ведь не врешь? — Он продолжал говорить по-испански, и под «говорил» я имею в виду, что он больше задыхался, чем разговаривал.
Я застонала, стягивая с себя простыню.
— Нет, папа. Это правда. Черт побери. Мистер Кордеро — наш генеральный менеджер, тот идиот, о котором я вам рассказывала, — сразу же отправил электронное письмо команде, — объяснила я.
Папа на мгновение замолчал, единственным, что доносилось до меня из трубки, было его дыхание. У меня чуть не разболелась голова из-за его реакции. То есть, я нисколько не удивилась тому, что у него был свой собственный вариант панической атаки. Я бы подумала, что с ним что-то случилось, не веди он себя так, будто это один из величайших моментов в его жизни.
— У меня кружится голова.
Этот человек был просто смешон.
Возникла пауза, и отец тихим голосом, ничуть не похожим на человека, который может кричать «ГО-О-О-О-ОЛ» и быть услышанным во всем доме и даже его окрестностях, прохрипел:
— Мои руки, мои руки трясутся, — прерывисто произнес он, переключившись обратно на английский.
Все мое тело тряслось от смеха.
— Прекрати это.
— Сал. — Он произнес это тихо, слишком тихо для человека, чей голос состоял только из двух настроек громкости: громко и еще громче. — Voy a llorar (исп. Я сейчас расплачусь). Ты будешь на том же поле, что и он.
Я не хотела обострять ситуацию. У меня свело живот от того, как сильно папа заставлял меня смеяться. Я не стала упоминать Эрика, вряд ли кто-то из нас забудет, что с ним случилось. Вот она, истинная любовь к кумиру — слепая и безусловная.
— Папа, перестань. — Я не могла не смеяться, потому что хорошо знала отца, и он был абсолютно честен.
Он не любил плакать, на самом деле. Папа плакал, когда меня выбрали в сборную U-17 — национальную сборную для девушек до семнадцати лет, и снова, когда я перешла в U-20. Последний раз, когда видела его со слезами на глазах, был день смерти его отца. Когда меня пригласили в профессиональную лигу, папа просто сиял. Он чувствовал себя даже более комфортно в этой ситуации, чем я. Я практически уверена, что так сильно нервничала, что на заднице стали видны мокрые следы от пота.
— Он будет твоим тренером, — пропищал папа. Действительно пропищал.
— Я знаю. — В этот раз я рассмеялась. — Я получила около десяти писем от знакомых с просьбой подтвердить, что это правда. Вы все спятили.
Папа просто повторял:
— Он будет твоим тренером.
На этот раз я сжала переносицу, чтобы не издать ни звука.
— Я скажу тебе, когда будет открытая тренировка, чтобы ты мог встретиться с ним.
Затем он сделал это — снова пересек грань.
— Сал-Сал, никому не говори, но ты моя любимица.
О Боже мой.
— Папа...
На заднем плане раздался негодующий возглас, а голос был подозрительно похож на мою младшую сестру. После этого отец убрал телефон подальше от лица и крикнул в ответ:
— Я пошутил!.. Вчера ты сказала, что ненавидишь меня, te acuerdas? (исп. помнишь?). Как ты собираешься быть моей любимицей, если не хочешь, чтобы я был твоим отцом? — потом он снова стал кричать. В конце концов, с покорным вздохом вернулся к телефону. — Эта девчонка, mija (исп. дочка). Я не знаю, что с ней делать.