Он снова толкнул меня коленом, и его действия говорили гораздо больше, чем любые слова, которые он мог бы сказать после выхода из машины. Откуда, черт возьми, взялся этот игривый парень, я понятия не имела, но мне это нравилось.
Я протянула руку под стол и сжала его обтянутое джинсами колено.
— Кто хочет отдать мне подарок первым? — спросил папа, как только ушел официант. Мы с мамой переглянулись через стол и едва заметно покачали головами. Кто так спрашивает? Мой папа. Папа просит подарки. Мама снова обратила свое внимание на только сегодня ставшего пятидесяти семилетним мужчиной отца и подмигнула ему.
— Я подарю тебе свой подарок дома.
Я съежилась.
Из-за стола донесся голос Сеси:
— Мама!
Потом я добавила:
— Гадость.
Наш папа засмеялся, но мама нахмурилась на нас обеих.
— Противные девчонки, — сказала она по-испански. — Я не это имела в виду!
Я прижала ладонь ко рту, притворяясь, что сдерживаю рвотный позыв.
— Cochinas (исп. свиньи), — повторила мама, все еще качая головой.
— Ладно. Сеси? Сал? Кто из вас первая?
Моя младшая сестра вздохнула. Иногда смотреть на нее было странно. Она была так похожа на нашу маму — каштановые волосы, светлая кожа, карие глаза, тонкая и стройная. Она была красивым ребенком. Очень красивая. У нее были парни, когда она была в четвертом классе, в то время как у меня... не было парней в четвертом классе. Тогда моим единственным парнем была моя воображаемая любовь — Култи — мужчина, который случайно оказался рядом со мной в этот самый момент.
— Я первая. — Она вытащила из-под стола маленькую коробочку и попросила маму отдать ее папе. — С днем рождения. Надеюсь, тебе понравится, папочка.
Папа разорвал бумагу, а затем и коробку с волнением маленького ребенка. Он вытащил красивую рамку с очень старой фотографией его и Сеси на качелях. Он улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй, поблагодарив свою младшую дочь за подарок. Затем выжидательно повернулся ко мне и сделал жест «дай его мне».
Култи протянул руку.
— Сейчас принесу.
Я достала из сумочки ключи и протянула ему.
— Спасибо.
Едва он встал из-за стола, как отец наклонился ко мне с остекленевшими глазами.
— Я ведь не сплю, правда?
Мама застонала.
— Думаешь, я смогу сфотографировать его здесь? — спросил именинник.
Я думала о том, что будет, если фотографии моего отца и Немца попадут в интернет. Внутри я поморщилась. Сильно. Но что я скажу отцу? Нет? Потому что я не хотела, чтобы мир узнал, что Култи проводил время с моей семьей? Потому что я не хотела, чтобы вокруг ходили слухи? Точно. Я определенно не хотела ничего этого.
С другой стороны, он был так взволнован и рад всему, несмотря на то, что до сих пор не сказал моему другу ни одного слова.
Как я могла сказать ему, что это плохая идея? Не могла. Папа отправит фотографию каждому человеку, с которым когда-либо был знаком.
В жизни бывают вещи и похуже, не так ли?
— Конечно, папа.
Он ухмыльнулся.
Да, я никак не могла сказать ему «нет». Я протянула ему подарочную карту на массаж в торговом центре и получила подмигивание в ответ.
Култи вернулся в мгновение ока и сел на свое место, держа в руках две идеально обернутые коробки. Посылка пришла рано утром, коробки были уже завернутые и готовые, лежащие в другой большой картонной коробке. Мы спрятали их в багажнике моей машины, чтобы никто не заметил. Немец передал их мне, чтобы я могла отдать их моему отцу, у которого было такое выражение лица, будто он только что наложил в штаны и понял это.
— С днем рождения от нас обоих, — сказала я, даже не задумываясь о том, как это прозвучало.
Папе было все равно, потому что он не обращал на меня внимания. Он смотрел то на Култи, то на коробки, то на Култи, то снова на коробки. Очень осторожно он разорвал бумагу на первой и вытащил те самые «РК» десятой серии, которые я пыталась купить в обувном магазине накануне.
Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его и потянулся за следующей коробкой. Внутри, под оберткой, была простая белая коробка из-под обуви без названия марки или логотипа на крышке. Папа откинул крышку и уставился на меня, прежде чем вытащить кроссовок, который я раньше не видела. Знакомые вышитые буквы «РК» были на заднике так же, как и знакомый логотип сбоку.
— Выпуск следующего года, — пояснил Култи.
Папа осторожно положил кроссовок обратно в коробку, глубоко вздохнул, прежде чем встретиться со мной взглядом, и очень тихо сказал:
— Передай ему, что я сказал «спасибо».
Я прижала кулак ко рту, но не была уверена, то ли чтобы не засмеяться, то ли чтобы сдержать вздох раздражения.
— Папа, скажи ему сам.
Он покачал головой, и я поняла, что это все, на что он способен.
Прикусив губу, я повернулась к Култи, который, я была уверена, слышал, что сказал мой отец, и повторила то, что меня попросили.
Немец очень серьезно кивнул.
— Скажи ему «всегда пожалуйста».
Иисус Христос.
— И скажи ему, что в коробке есть еще кое-что.
Что-то еще?
— Па, в коробке есть еще кое-что, — сказала я так, словно они не слышали друг друга с расстояния двух метров.
Папа моргнул, потом порылся в безымянной белой коробке и вытащил конверт размером с поздравительную открытку. Из конверта вытащил что-то похожее на карточку. Он прочел это, потом еще раз, потом третий. Затем положил карточку обратно в конверт, а конверт в коробку. Его смуглое лицо помрачнело, когда он сделал несколько глубоких вдохов. Наконец, он поднял свои зеленые глаза и встретился взглядом с карими глазами Култи.
— Сал, — сказал он, глядя на Немца, — спроси его, хочет ли он, чтобы я обнял его сейчас или позже.
— Что не так?
Я посмотрела на Култи, сидя на краю большой двухъярусной кровати, готовая снять обувь.
— Ничего. Почему ты спросил?
Немец моргнул, глядя на меня.
— Ты не сказала ни единого слова.
Не сказала. Он был прав.
Как я могла говорить, когда что-то огромное поселилось у меня в груди?
Что-то чудовищное и неуютное появилось и вторглось, украло то пространство, где обычно жили мое дыхание и слова.
Култи украл эту часть меня, когда обнимал моего отца в ответ…
Он подарил ему два места в первом ряду на матче футбольного клуба «Берлин», а также ваучер на перелет и гостиницу.
Что, черт возьми, можно сказать после этого?
— Ты расстроена? — спросил он.
Я скорчила гримасу.
— По поводу?
— Берлин.
О, Боже, он выглядел таким серьезным…
— Рей. — Я покачала головой. — Как я могу расстраиваться из-за этого? Это было самое прекрасное, что кто-либо когда-либо делал для моего отца. Я даже не могу… — Я уставилась на него, когда он встал прямо передо мной, глядя вниз. — Я никогда не смогу вернуть тебе долг. Ладно, может быть, я смогу, если буду платить тебе частями в течение следующих пяти лет, но я не знаю, что сказать.
Он пожал своими мускулистыми плечами.
— Ничего.
Я закатила глаза.
— Это важно.
— Это не так.
Я встала и раскрыла объятия.
— Это важно, так что перестань спорить и обними меня.
Он перестал спорить, но не обнял меня. Я должна была воспринять это как комплимент — то, что он не отшатнулся от меня или просто не сказал «нет». Култи просто смотрел на мои руки, которые я держала немного в стороне от своего тела, будто это была какая-то неизвестная ему вещь, которую он никогда раньше не видел.
Когда он постоял так еще секунд десять, я решила, что с меня хватит. Этот парень тысячи раз за свою жизнь обнимал людей в ответ. Потом я посмотрела на его лицо и вспомнила, каким серьезным он всегда был, и решила, что, может быть, и нет. Но он обнял моего отца в ресторане, это точно был один раз, так что к черту все. У него должно быть еще одно объятие в запасе.
Я сделала шаг вперед и обняла его за талию, поверх его рук, будто они были заложниками. Он опустил голову, придавшись подбородком к моей макушке.
— Спасибо, — сказала я ему.
Я держала его еще десять секунд, чувствуя, что он все это время оставался неподвижным, как доска, а затем решила, что могу избавить его от страданий. Опустила руки и сделала шаг назад, упершись коленями в кровать.
Может быть, я бы почувствовала себя неловко, если бы действительно волновалась о том, что он обнимал меня в ответ, или, в нашем случае, не обнимал, но я этого не сделала. Он подарил моему отцу что-то замечательное, так что я смогу жить с этим.
Что действительно было неловким, так это то, как он смотрел на веснушки на моей груди и голых плечах под тонкими бретельками моего сарафана.