— Да. Она была одной из звездных игроков команды, а я тогда только начинала. Она сказала, что либо она, либо я, и это была я. — Да, мне было немного больно быть такой откровенной.
— Это, пожалуй, самое глупое, что я когда-либо слышал. — Франц уставился на меня, словно ожидая, что я скажу: «Шучу!» Но я не сказала, и через минуту он, наконец, понял это. Он искренне удивился и сел прямо, уделяя мне все свое внимание. — Тогда почему ты все еще здесь?
— Что ты имеешь в виду?
— Почему ты играешь в этой Лиге, если не можешь играть за сборную США?
Я моргнула, глядя на него.
— У меня контракт с «Пайперс».
— Когда он кончится? — спросил он совершенно серьезно.
— В следующем сезоне.
На долю секунды он сморщил нос.
— А ты не думала о том, чтобы играть в другом месте?
— За пределами США? — Я начала возиться с носками, его вопросы заставляли меня любопытствовать, и я хотела понять, к чему он клонит.
— Да. В Европе тоже есть женские команды.
Я откинулась назад и покачала головой.
— Я знаю нескольких девочек, которые там играли, но никогда не задумывалась об этом. Мой брат сейчас в Европе на правах аренды, но... нет. Я не думала об этом. Моя семья здесь, и я здесь счастлива. — Была, до недавнего времени.
Франц одарил меня спокойным взглядом и произнес восемнадцать слов, которые будут преследовать меня еще несколько недель.
— Тебе следует подумать о том, чтобы играть в другом месте. Ты похоронишь здесь свой талант и свою карьеру.
Позже я задавалась вопросом, почему из всех людей в моей жизни я выбрала Франца, чтобы поговорить о своей карьере, но, в конце концов, что-то во мне решило, что он был лучшим вариантом. Его взгляд на ситуацию был абсолютно беспристрастным. И если учесть, что, возможно, его немного заботило мое будущее, если это и так, он все равно смотрел на ситуацию чистым и точным, как нож хирурга, взглядом. Он сказал мне, что сделал бы он сам, что является лучшим решением для меня, не принимая во внимание все остальное в моей жизни. Ни моих родителей, ни мою работу, ни «Пайперс».
Играть в другом месте?
Я глубоко вздохнула и очень честно сказала ему:
— Я не знаю.
— Не отдавай лучшие годы своей карьеры Лиге, которая не ценит твой талант. Ты должна играть в национальной команде — любой национальной команде — и ты могла бы это сделать. Это не сложно. Игроки поступают так постоянно.
Он был прав. Игроки делали это все время. Я не была бы первой и определенно не была бы последней, кто играл бы за другую страну. Фанаты не раздумывали дважды. Им было все равно, лишь бы кто-то играл хорошо.
— Подумай хорошенько, Саломея, — сказал он мягким ободряющим голосом.
Я поймала себя на том, что киваю, чувствуя себя смущенной и немного ошеломленной этой новой возможностью. Играть в другом месте, в другой стране. Это звучало немного пугающе.
— Я подумаю об этом. Спасибо.
— Хорошо. — Франц улыбнулся. — Я здесь еще на три дня. Ты свободна завтра для второго раунда?
Я ехала домой, когда позвонил отец. Я переключила его на голосовую почту и подождала, пока не остановилась на красный свет, чтобы перезвонить ему.
— Привет, папочка, — сказала я по громкой связи, как только он ответил.
— Саломея…
О, Боже. Он назвал меня полным именем. Я взяла себя в руки.
— Ты встречалась с Алехандро? — Он медленно выговаривал каждое слово. Тот факт, что он упомянул только имя этого человека, говорил более чем достаточно о том, насколько Алехандро был популярен. Его, как и Култи, все знали достаточно хорошо, чтобы узнавать просто по имени.
— Я сделала фотографии, специально, чтобы отправить тебе! — тут же выпалила я, прежде чем он успел вывалить на меня свое недовольство.
Папа не обратил внимания на мои слова.
— И с Францем Кохом?
Я вздохнула.
— Да.
После этого он ничего не сказал, и я снова вздохнула.
— Я понятия не имела, что они придут. — Это прозвучало неубедительно даже для меня. — Папа, мне очень жаль. Я должна была позвонить тебе сразу после этого и прислать фотографии. Култи привел их, и я была так удивлена, что не могла ясно мыслить. Потом у нас была игра, и... Не сердись на меня.
— Я не сержусь.
Он был разочарован. Я знала, что ему нравилось быть в курсе. Ему нравилось узнавать сплетни раньше всех, и я подвела его. Из-за меня он узнал от кого-то другого, что два суперзвездных игрока добровольно пришли в мой футбольный лагерь.
— Твой tio прислал мне фотографию, — сказал он, и это все объяснило. Папа не был большим поклонником маминого брата.
Ну.
— Франц пришел вчера на нашу игру и предложил поработать со мной один на один, — сказала я. — Мы играли три часа. Я думала, что умру.
— Только вы вдвоем? — спросил он тихим голосом, который, вероятно, был достаточно громким для обычного человека. — Он предложил тебе поиграть с ним?
— Да. Он сказал, что у меня фантастическая работа ног. Ты можешь в это поверить?
Папа фыркнул.
— Да.
Я ухмыльнулась в трубку.
— Ну, я не могла в это поверить. Он спросил, свободна ли я завтра, чтобы снова поиграть.
— Лучше бы ты согласилась, — проворчал он, все еще пытаясь сдержать раздражение.
— Конечно, я сказала «да». Я не настолько глупа...
Папа издал какой-то звук.
— Ага.
— Да, да. Папа?
— Que?
— Он спросил меня, почему я не рассматриваю возможность играть за другую Лигу. — Слова Франца, сказанные ранее, сеяли хаос в моем мозгу. — Он сказал, что я зря трачу здесь время, так как не играю за национальную команду.
Дело в том, что родители, особенно те, которые любят своих детей так сильно, что некоторые люди могут это назвать «перебором» — если это вообще возможно — иногда бывали эгоистичны. Иногда они слишком болезненно относились к тому, чтобы поставить благополучие своего ребенка выше собственных желаний. Поэтому я не была уверена, как отец отреагирует на то, что я сказала. Но в глубине души знала, что он всегда делал то, что было лучше для меня, даже если это стоило ему времени, денег и даже душевной боли. Конечно, он согласился с тем, что мой брат отправился в Европу, но Эрик — это не я.
Пусть я уже и не была его малышкой, но я была его Сал. Мы были лучшими друзьями и доверенными лицами друг друга. Мы с папой были бандой из двух человек.
Я продолжила и рассказала ему о Кордеро, Гарднере и «Пайперс», которые сплетничали обо мне из-за моей дружбы с Немцем. К тому времени, как я въехала на подъездную дорожку у своей квартиры над гаражом, папа уже знал почти все. Я не была удивлена, когда почувствовала облегчение, сняв тяжесть с сердца.
— Я не знаю, что делать, — призналась я.
С его стороны не было никаких колебаний.
— Hijos de su madre (исп. сукин сын), — прорычал он. — Ты бы никогда… — Папа раздраженно зарычал от досады. — Ты никогда этого не сделаешь.
Я вздохнула.
— Что же мне делать? Я не сделала ничего плохого, и какая-то часть меня не хочет уходить…
— Mija, моя доченька, делай то, что лучше для тебя. Всегда.
— Пять! Четыре! Три! Два! Один!
Моя рука дрожала, когда я, наконец, позволила себе упасть. Отжимания, чертовы отжимания.
Отжимания на одной руке были придуманы гребаным дьяволом. Я застонала и перекатилась на спину, раскинув руки по бокам, чтобы расслабить их, но это не сильно помогло. Последние три дня я провела, играя с Францем Кохом, и этот парень измотал меня. Добавьте к этому два дня работы и тренировок. Это утомило бы любого.
— Тридцать секунд, дамы! — крикнула Филлис, психопатка-тренер по фитнесу.
О, Боже.
— Пятнадцать секунд!
Я перевернулась на живот и положила обе руки на землю, чувствуя легкий хруст дерна под ладонями.
— Пять секунд! Встаньте в позицию, если вы еще не в ней!
Она была сумасшедшей.
— Вверх! В широкую стойку! Вниз! Я должна видеть, как ваша грудь касается земли! — крикнула она, проходя мимо множества тел, опускающихся вниз, включая меня. Мои руки горели, когда я опускалась, бицепсы и плечи полыхали огнем.
— Касильяс! Неужели я вижу, как у тебя трясутся руки? Потому что я знаю, что точно не могу видеть, как трясутся твои руки!
Я стиснула зубы и опустилась еще ниже на землю, руки дрожали и все такое, но будь я проклята, если остановлюсь.
Особенно, когда Филлис начала кричать:
— Робертс! Гловер! Вам лучше выпрямить под собой эти тощие руки и подняться. Это вам не школьный урок физкультуры! Поднимайтесь!
Школьный урок физкультуры?
Две минуты отжиманий подряд заставили меня задыхаться. Когда мы закончили, я подтянула под себя колени и, наконец, с усталым вздохом поднялась на ноги.