— Ты могла бы и лучше, — заметил кто-то, когда проходил мимо.
Я подняла взгляд и увидела, что это Немец сделал мне такое восхитительно ценное замечание.
Он был слишком далеко, чтобы я могла ответить, поэтому оставила слова при себе и встала. Тот факт, что он не сказал мне больше пяти слов с того дня, как прошел детский лагерь, сильно действовал мне на нервы. Я не сделала ничего, чтобы разозлить его, кроме как попыталась игриво поддразнивать, и он закрылся. Если он был зол из-за этого, то ему нужно было с этим покончить. Мы проводили вместе почти все дни, и вдруг — ничего?
Я закатила глаза и покачала головой.
Что я делала? Действительно?
Я любила играть. Мне не нравилась драма, которая теперь сопровождала меня. Я занималась футболом достаточно долго, чтобы знать: ни одна Лига не была идеальной, и ни одна команда не обходилась без своих паршивых овец, но…
— Ты в порядке, Салли? — спросила Харлоу, хлопнув меня по спине.
Я кивнула своей подруге.
— Я в порядке, просто немного устала. Ты как?
— Я всегда отлично, — заявила она. — Ты уверена, что с тобой все в порядке? Ты выглядишь немного раздраженной.
— Да, я в порядке. Хотя некоторые из этих девушек… они испытывают мое терпение, Хар. Вот и все.
Защитница кивнула и поджала губы, прежде чем сказать:
— Не обращай на них внимания, Салли. Они того не стоят. Ты делаешь то, что должна, а остальное оставляешь другим. — Она еще раз хлопнула меня по спине. — А теперь расскажи мне об этом Алехандро, который приходил в твой лагерь. Неужели его зад такой же прекрасный, как выглядит по телевизору?
Это заставило меня рассмеяться.
— О да.
Она тихо присвистнула.
— Этот зад, Сал. Вау. Я даже не буду врать, я немного завидовала, потому что ты не сказала мне, что он собирается на твою вечеринку. Я бы пришла со своим садовым стулом и попкорном.
— Спасибо, — сказала я с сарказмом. — В следующий раз, когда ты мне где-нибудь понадобишься, я позабочусь о том, чтобы там находилась большая старая задница, лишь бы у тебя был стимул появиться.
Харлоу рассмеялась.
— А у Франца? — спросила она, когда мы подошли к нашим сумкам. — А у него классная задница?
— Да, она довольно впечатляющая. — Я случайно подняла взгляд на середине фразы и увидела Култи, стоящего рядом с Гарднером. Он наблюдал за мной.
Чего я не сказала, так это того, что у Култи была самая лучшая из всех.
Глава 22
— Вы сегодня проснулись и решили, что будете играть как полные идиотки?
Это говорил не Култи, это был Гарднер.
Настолько плохо прошла игра в этот вечер. Гарднер твердо верил в положительную мотивацию. Он хвалил игроков, когда они делали что-то хорошо, и тренировал их, когда они играли плохо.
Нас разгромили. Это было ужасно.
Он был прав. Было похоже, словно каждый игрок «Пайперс» проснулся этим утром и решил играть так, будто мы терпеть друг друга не могли. Между нами не было никакой связи, никакого чувства командной работы, никаких реальных усилий.
Честно говоря, я была более чем рада, что это была выездная игра. По крайней мере, нашим фанатам не пришлось лично наблюдать за разворачивающейся катастрофой.
— Понятия не имею, что вам всем сказать, — продолжал свою речь Гарднер. — Я не хочу ничего говорить. Я не хочу даже смотреть на вас, — сказал он смертельно спокойным голосом, прежде чем посмотреть на других тренеров, стоящих рядом с ним. — Если кто-нибудь из вас что-нибудь хочет добавить, пожалуйста, не стесняйтесь. Я в полной растерянности.
Уф-ф-ф.
— Вы опозорились, — добавил Култи, как только Гарднер замолчал. Он стоял в двух шагах от Гарднера. Его руки были уперты в бока, лицо было серьезным, как всегда. — Это была худшая игра, которую я когда-либо видел. Единственный человек, который знал, что она должна делать сегодня вечером, была Тринадцатая, но все остальные, — он встретился со мной взглядом через комнату, — опозорились.
Да. Это ударило меня прямо в грудь. Я прекрасно понимала, что он смотрел прямо на меня, когда произносил эти резкие слова. Конечно, это была не лучшая моя игра, но это и не выглядело так, будто мы проиграли исключительно из-за меня.
Единственное, что я сделала не так — толкнула Женевьеву в середине игры. После того, как я промазала второй раз за вечер, она сказала достаточно громко, чтобы я могла услышать:
— Конечно, тебя не заменят, если ты крутишь с тренером.
Могла ли я отпустить это? Конечно, но во время тренировки перед игрой она без всякой гребаной причины толкнула меня во время упражнений на передачи, а потом не извинилась за это. Сразу же после этого она толкнула меня снова. Серьезно, сколько можно было это терпеть?
Я полагала, что сказать ей «не лезь не в свое дело и сосредоточься на игре» было бы намного хуже, чем толкнуть ее, но, видимо, ошибалась. Гарднер, наконец, вывел меня из игры за пятнадцать минут до конца второго тайма.
Я не собиралась оправдываться. Я сидела в раздевалке и молчала, пока другой помощник тренера повторял все, о чем говорили Гарднер и Култи, но в гораздо более конструктивном ключе. Его подход был больше похож на «я разочарован в вас всех», а не на подход «вы все, блядь, отстой», который использовали первые двое.
Дженни Милтон — номер тринадцать — сидела рядом со мной, она толкнула меня локтем, когда закончила снимать ленту с рук. Мы проиграли, потому что не забили голы и потому что наши защитники не помогли Дженни, когда кливлендцы бросились к воротам. Она не могла блокировать все попытки, и в этом не было ее вины. Она действительно была единственной, кто не запорол игру.
— Это было жестоко, — пробормотала она, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
— Моя задница буквально болит от их слов, — согласилась я, наклоняясь, чтобы снять гольфы.
Дженни осторожно наклонила голову в сторону Женевьевы.
— Что она сказала тебе во время игры? — Полагаю, она была единственной, кто ничего не слышала.
— Она сказала какую-то глупую чушь насчет того, что меня не заменили на поле из-за Култи. — Я опустила взгляд, пока снимала бутсы. — Она просто вела себя глупо. — Не будучи в настроении говорить об этом, я встала и быстро сняла остальную часть своей униформы, обернув полотенце вокруг себя, прежде чем снять нижнее белье и спортивный бюстгальтер. — Я пойду в душ, — сказала я ей с улыбкой, чтобы она не подумала, что я не хочу с ней разговаривать. Я просто не хотела говорить о том, что сказала Женевьева.
Я устала от этого. Устала от всего этого.
Накануне вечером, когда мы приехали в отель, я лежала в постели и думала обо всем, что сказали Кордеро, Гарднер, Култи, Франц и мой отец.
Я долго раздумывала, не позвонить ли мне Эрику, но, в конце концов, решила этого не делать. Он сказал бы какую-нибудь глупость о том, что я навлекла на себя все это из-за того, что дружила с человеком, которого он ненавидел. И разве не из-за этого началось все это дерьмо? Я стала по-настоящему хорошей подругой угрюмой заднице, которая чуть не положила конец карьере моего брата. Конечно, мой отец дал мне благословение двигаться дальше, не чувствуя себя виноватой, но все же.
Франкфуртская сосиска все еще не разговаривал со мной по какой-то непонятной мне причине.
Я закончила принимать душ и одеваться, прежде чем вытащить свою задницу из раздевалки и подойти к автобусам, которые ждали, чтобы отвезти нас обратно в отель. Я как раз миновала последние двери, которые вели за пределы здания, когда заметила его, ожидающего чуть дальше в стороне и спрятавшегося в тени.
Я мысленно приготовилась к любой чуши, которую он собирался мне пороть. Чутье подсказывало, что ничего хорошего из этого не выйдет, но кто знает, чудеса случаются.
В тот момент, когда услышал звук закрывающейся двери, Немец повернул голову и увидел меня. Я не знала, что сказать, поэтому просто закинула сумку повыше на плечо и продолжила идти вперед.
Он не проронил ни слова, и я тоже. Остановившись в нескольких метрах от него, я спросила немного резче, чем намеревалась:
— Ты что-то хочешь сказать?
Култи одарил меня медленным, неторопливым взглядом.
— О чем, черт возьми, ты думала сегодня?
— Я думала, что Женевьева ведет себя как сука, а не как командный игрок. — Я пожала плечами. — В чем проблема, тренер?
— Почему ты называешь меня «тренер» таким тоном? — рявкнул он, уловив мой сарказм.
Секунду я смотрела на него, а потом закрыла глаза, приказывая себе успокоиться. Мы проиграли, все было кончено. Мне не стоило злиться.