Я положила ладонь на затылок, в ожидании наблюдая за ним. Ожидая чего-то. Какого-то понимания, обещания, что он постарается держать свой вспыльчивый характер под контролем или, по крайней мере, постарается делать это лучше.
Вместо этого его лицо приняло жесткое выражение, сухожилия на шее напряглись.
— Я слишком стар, чтобы меняться, Сал. Я такой, какой есть, — наконец сказал он мне резким тоном.
— Я не хочу, чтобы ты менялся. Все, чего я хочу, это чтобы ты хоть немного доверял мне. Я не собираюсь обманывать тебя, и я не отказываюсь от людей, — сказала я ему раздраженным тоном.
И что же он сказал? Ничего. Ни единого слова.
Я никогда не была поклонницей людей, которые много болтали. Я считала, что имеют значение именно поступки человека, они действительно говорят о нем. Так было до тех пор, пока я не встретила Рейнера Култи, и мне вдруг захотелось самой себе дать в глаз.
В голове глухо пульсировало, предупреждая о начинающийся головной боли. Я вдруг поняла, что этот разговор ни к чему не приведет. Усталость будто наполнила мои мышцы, и впервые за долгое время я почувствовала себя побежденной. Я ненавидела это.
Но иногда приходит время, когда нужно прислушиваться к своему чутью, а не к сердцу, и я так и сделала.
— Может быть, у нас обоих сейчас слишком много дел. Я перенапряжена, и я понятия не имею, что делаю, и у тебя есть собственные проблемы, о которых нужно подумать. Может быть, тебе нужно решить, что ты хочешь делать со своей жизнью до того, как мы продолжим дружить. Если, конечно, после этого ты все еще захочешь быть друзьями, — сказала я ему.
Как только произнесла это, он стал выглядеть возмущенным. Абсолютно возмущенным.
— Ты что, шутишь?
Я покачала головой, горе обрушилось на меня с такой силой, что мне захотелось плакать. В конце концов, все было так, как он сказал — никто не будет заботиться обо мне, кроме меня самой.
— Нет.
Он открыл рот, потом закрыл его, а через секунду покачал головой и ушел.
Култи не пришел ко мне ни в тот день, ни на следующий.
Когда в воскресенье днем я почувствовала себя немного виноватой, отправила ему сообщение.
Прости за то, что я сказала. У меня сильный стресс, и я не должна была винить тебя за свой выбор. Ты отличный друг, и я не откажусь от тебя.
Он не ответил.
Потом наступил понедельник, а его не было на тренировке.
Во вторник его тоже не было на тренировке.
Никто не спросил, где он. Я, черт возьми, была уверена, что не буду той, кто это сделает.
Я отправила ему еще одно сообщение.
Ты жив?
Но он не ответил.
Две детали привлекли мое внимание, когда я въехала на парковку средней школы. Там уже стояла черная «Ауди» со знакомыми номерами. И рядом с ней был припаркован большой белый фургон. Не зная, чувствовать ли облегчение от того, что Култи все еще жив, или раздражение, что Кислая капуста мне ни разу не ответил, я глубоко вздохнула. Я припарковалась на стоянке, надела свои Носки Большой Девочки, хотя инстинкты подсказывали мне, что он, скорее всего, не стал бы появляться в лагере, если бы захотел поссориться.
По крайней мере, я на это надеялась.
Едва я вышла из машины и открыла багажник, чтобы взять сумку и две упаковки с водой, как услышала за спиной шаги. Даже не оборачиваясь, я знала, что это он. Краем глаза я заметила, что он остановился рядом со мной и оттолкнул мои руки от упаковок, поднимая их.
— Скажи мне, куда их отнести, — сказал Немец так, будто это приветствие.
Ладно.
— На поле. Пошли, — сказала я, закрывая багажник с сумкой в руке.
Мы молча пересекли стоянку и пошли по мощеной дорожке, ведущей к полю. Три учителя вызвались добровольцами, я заметила двоих из них и направилась к столу, который они поставили для регистрации.
Когда мы остановились перед ними, мужчина и женщина физически вздрогнули, когда поняли, кто стоит рядом со мной.
— Мистер Уэббер, миссис Притчетт, большое вам спасибо за помощь. Это мой друг, мистер Култи, он сегодня будет тренером-волонтером в лагере, — представила я их. Два учителя не пошевелились, и именно Култи кивнул им в знак приветствия.
— Если вы дадите мне знать, где находятся ворота, я смогу начать подготовку, — сказала я мистеру Уэбберу, учителю физкультуры.
Он рассеянно кивнул, глядя на Култи.
— Они тяжелые, — предупредил он, не сводя взгляда с Немца.
— Я уверена, что все будет хорошо, — заверила я, едва сдерживаясь, чтобы не начать раскачиваться взад-вперед на пятках.
— Я помогу, — добавил Пумперникель, и это окончательно заставило учителя пошевелиться.
Вчетвером мы вытащили футбольные ворота и установили их.
Их было всего двое, но и этого было достаточно. В листе предварительной регистрации было зарегистрировано меньше детей, чем на прошлой неделе.
Я была занята рисованием линий на траве из баллончика с краской, когда заметила Култи, разговаривающего с двумя учительницами, которые должны были работать за регистрационным столом. Он показывал на что-то на листе бумаги, и они с энтузиазмом кивали в ответ. Это мало о чем говорило мне, потому что была вероятность, что он мог рассказывать им, как по утрам испражняется золотыми самородками, а они были бы в полном восторге. Ну, судя по тому, как они смотрели на него сейчас.
Шлюшки.
Ладно, это было не очень хорошо с моей стороны.
Я закончила рисовать линии как раз вовремя — первые дети начали появляться со своими родителями.
— Ты не будешь против сделать все так же, как мы делали на прошлой неделе? Только работать вместе на этот раз? — спросила я Култи, когда подошла к регистрационному столу, за которым он стоял.
Он наклонил ко мне свою короткостриженую каштановую голову, встречаясь со мной взглядом.
— Из нас получится хорошая команда, schnecke, все будет хорошо.
Итак, он снова называл меня schnecke, что бы это ни значило.
Я посмотрела на него немного неуверенно.
В ответ он ткнул меня кулаком в плечо, что раньше вызвало бы у меня улыбку. Но то, как он уклонился от меня в последний раз, было еще слишком свежо в памяти. Улыбка, которую я изобразила — слабую, вынужденную улыбку, которую ты даришь кому-то, кого не находишь особенно смешным, но не хочешь задеть его чувства — должно быть, сказала ему об этом, потому что Култи нахмурился. Через мгновение он нахмурился еще сильнее.
Немец, который, по слухам, несколько лет назад ввязался в драку, когда кто-то назвал его мать шлюхой, схватил меня за руку, поднял ее и ударил себя по плечу.
Что, черт возьми, только что произошло?
Прежде чем я успела понять, что он сделал, моя огромная Баварская сарделька сделала шаг вперед. И. Он сделал это.
Немец обнял меня за плечи, притягивая так близко, что мой нос прижался к его грудным мышцам.
Он обнимал меня.
Боже милостивый, Рейнер Култи обнимал меня невероятно, чертовски крепко.
Я просто стояла, застыв и опустив руки по бокам. Я, мать его, застыла на месте. Я была ошеломлена, более чем ошеломлена. Офигела.
— Обними меня в ответ, — потребовал сверху голос с акцентом.
Его слова стряхнули с меня оцепенение. Я осознала, что обнимаю его за талию, сначала осторожно, наши тела соприкоснулись в настоящем честном объятии. Мои ладони легли на его нижнюю часть спины, руки параллельно друг другу.
— Я умираю и не знаю этого? — спросила я в его грудь.
Он вздохнул.
— Лучше бы тебе этого не делать.
Я отстранилась и посмотрела ему в лицо, совершенно не понимая, что, черт возьми, только что произошло.
— Ты умираешь? — выпалила я.