— Нет. — Култи сохранял то же самое серьезное выражение лица, которое было так присуще ему. Я не была уверена в том, какие эмоции он испытывал. — Мне жаль, что я задел твои чувства. Я отступил только потому, что Алехандро… любит соревноваться. Он всегда хочет того, чего не может иметь. Это была моя ошибка, что я пригласил его. — Он быстро поднял взгляд, прежде чем снова посмотреть вниз, и добавил, понизив голос: — Я сожалею обо всех проблемах, которые вызвало мое присутствие в твоей жизни. Футбол дал мне все, но и отнял столько же.
Он бросил на меня печальный решительный взгляд.
— Я не хочу, чтобы он забрал еще и тебя. Ты — наименее постыдное, что есть в моей жизни, Сал. Понимаешь?
Немец был совершенно серьезен.
Если бы вокруг нас не было незнакомцев, следящих за каждым нашим движением, я бы, наверное, разрыдалась. Достаточно плохо было то, что мне пришлось сжать губы, чтобы не сделать то, о чем я потом пожалею.
Мне удалось сделать небольшой вдох и ухмыльнуться ему.
— Могу я еще раз обнять тебя, или твоя дневная норма объятий уже исчерпана?
Немец покачал головой.
— Я говорил тебе, что ты напоминаешь мне занозу, которую я никак не могу вытащить? Ты невероятно раздражаешь.
— Это значит «да»? — Я моргнула, глядя на него.
— Это глупый вопрос, Сал, — заявил он.
Но было ли это «да»?
У меня не было возможности попросить разъяснений, потому что я заметила четверых детей, идущих от парковки к нам через поле, и я знала, что мне придется отложить этот разговор на потом. Я все еще не совсем понимала, почему Култи повел себя как придурок в день нашего первого занятия с детьми, но он извинился. Для него это было равносильно тому же, что и отдать мне свою почку, так что я возьму ее и потребую объяснений позже.
Еще больше я хотела узнать, что побудило его обнять меня именно сейчас?
Я сжала его руку и кивнула.
— Давай начнем, хорошо?
—Да. — Он ни разу не прервал зрительного контакта со мной. — Я принес обувь для всех детей. Думаю, что было бы лучше отдать ее детям в конце занятия.
— Ты принес… — Я закрыла рот и взяла себя в руки. — В этом фургоне? Там обувь для детей?
— Да. Я попросил волонтеров собрать информацию о размерах во время регистрации. Ее должно быть более чем достаточно для всех. Я привез почти все размеры.
Забавно, как иногда все складывается. Правда.
Я узнала и приняла свое место в жизни незнакомца десять лет назад. Я выросла и смирилась с тем, чего никогда не случится, и я знала, что у меня нет будущего с человеком, который даже не знает о моем существовании.
И вот однажды тот же самый человек по какой-то причине решил сблизиться именно со мной, из всех людей в мире, которых мог бы выбрать, он выбрал меня. Медленно, медленно, постепенно мы стали друзьями. Я знала и понимала, что происходит. Меня вполне устраивало мое место. Друзья. Это не случилось легко и просто, но лучшие вещи в жизни, это сложные вещи, которые не подходят друг другу идеально, или подходят?
В одно мгновение из-за одного доброго поступка и неожиданного жеста что-то во мне проснулось. Была причина, по которой я так быстро смирилась с его поведением и простила за то, что он был мудаком.
Я все еще была влюблена в этого мужчину.
Я не имела на это права. Не было никаких веских причин. Мне нравилось думать, что я принимаю мудрые решения. Но вот возрождение моего детского чувства обожания по отношению к нему — было одной из самых глупых вещей, которые я когда-либо могла себе позволить. Но, очевидно, я не могла перестать испытывать это.
Мое сердце еще не совсем забыло, каково это — испытывать к нему такие чувства, и как бы я ни старалась притвориться, что это не так, с годами оно набрало сил и выросло.
Теперь я все поняла. В детстве я любила Рейнера Култи. В молодости я любила своего бывшего парня, училась и росла. И Сал Касильяс, какой я стала, знала, что я не могла бы полюбить того, кто этого не заслуживает.
Именно обувь для детей, чьи родители не могли себе ее позволить, завязала петлю на моей шее.
Он привозил своих друзей на мои занятия в футбольном лагере.
Култи купил моему отцу поездку-мечты его жизни.
Называл меня своим другом в присутствии людей, на которых ему действительно было наплевать. А не на меня.
Я была влюблена в этого Пумперникеля.
Боже, помоги мне, кажется, я сейчас расплачусь.
Я пыталась найти слова, хоть какие-нибудь, и надеялась, что выражение моего лица не скажет ему: «Ты чертова идиотка, Сал». Потому что я становилась ею. Я действительно ею становилась. От правды никуда не деться, особенно, когда она смотрит на тебя с расстояния в метр, шатен, ясноглазый и ростом в сто восемьдесят семь сантиметров. Я почесала щеку, борясь с желанием отвернуться, чтобы перевести дыхание и найти здравомыслие, куда бы оно ни делось.
— Я не думала, что твой спонсор сделает что-то подобное.
Вот что характерно для Немца — он был не из тех, кто ходит вокруг да около, или будет притворяться застенчивым, или скромничать. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
— Они этого не сделали. Я купил их.
Он…
— Мисс Сал! — крикнул один из учителей, сидевших у регистрационного стола.
— Ты. — Я указала пальцем Култи в живот, зная, что у меня есть только секунда, прежде чем мне нужно будет подойти к столу. — Я не знаю, как тебя благодарить.
— Не надо.
— Мисс Сал!
Пристально глядя на Баварскую сардельку, я торопливо сказала ему:
— Спасибо.
Он бросил на меня взгляд из-под тяжелых век, но ничего не сказал, прежде чем последовать за мной к столу регистрации.
Нечего и говорить, что дети сошли с ума, увидев Немца. На меня им было наплевать. Култи — и они потеряли свой разум. Они слушали его и были вне себя от возбуждения, когда мы начинали различные упражнения.
Баварская сарделька был прав. Мы были хорошей командой. Мне было с ним так же весело, как и с Францем, если не больше, из-за того, насколько игриво мы вели себя друг с другом.
Толпа, втрое больше той, что была у нас на поле, образовалась на дальнем конце школьного поля и стояла на протяжении всего занятия лагеря. Вспышки камер не прекращались, но, к счастью, никто не подошел к нам, и под «нами» я подразумевала Култи, пока мы были заняты. Я просто притворилась, что их там нет, и велела себе вести себя нормально.
Когда пришло время заканчивать, я позволила Култи сказать своим юным поклонникам, что они все получат пару его последних кроссовок «РК». Любой прохожий подумал бы, что детям, судя по их реакции, сказали, что они выиграли в лотерею. Немец не шутил. Обуви было более чем достаточно для всех детей.
— Можно мне сфотографировать только вас двоих? — спросила мама одного из детей после того, как мы сфотографировались с ее сыном.
— Конечно, — сказала я, как раз перед тем, как Немец обнял меня за плечи и притянул к себе, грубо и намеренно.
Хорошо.
Я с улыбкой ударила его по твердой плите, которую он называл своим животом.
— Я знаю, что это не мое дело что-то говорить, — выпалила леди, как только снимок был сделан. — Мне казалось, что разница в возрасте — это немного странно, но, увидев вас вместе, все приобрело смысл. Вдвоем вы до безобразия милые.
Я покраснела.
— О, это не... — начала было я, но Немец прижал меня к себе.
— Спасибо, что привели своего сына, — оборвал он меня.
Спасибо, что привели своего сына?
Я чуть не поперхнулась.
Как только мы остались одни, я развела руки в стороны. Он дал этим людям неверное представление о наших отношениях.
— Что это было, черт возьми?
Немец бросил на меня скучающий взгляд и принялся собирать разбросанные по полю конусы.
— Люди будут верить в то, во что хотят верить. Нет смысла говорить им обратное.
Может быть, он и был прав, но все же.
— Рей. — Я прижала ладонь к своему лбу. — Не думаю, что это хорошая идея. То, что я слышу на поле, уже достаточно плохо.
— Не обращай на них внимания.
Ему было легко это говорить, это не он постоянно выслушивал эту фигню.
— Я просто не хочу, чтобы стало еще хуже. Вот и все.
Конус, который он только что схватил, упал обратно на землю. Култи повернулся ко мне всем телом.
— Неужели сама мысль об отношениях со мной настолько неприятна?
Чего, блядь?
— Что?
Он положил руки на свои стройные бедра.
— Ты не находишь меня привлекательным? Ты же сама мне говорила, что тебе нравятся мужчины постарше. Я всего на двенадцать-тринадцать лет старше тебя.
В это утро я проснулась с мыслью, что этот день будет таким же, как и все остальные. Очевидно, это было не так. Что, черт возьми, я должна была сказать?