Таким образом, царская власть, которая для знати означала гибель свободы, у плебса могла, напротив, ассоциироваться с защитой его свободы от притеснений знатных и богатых. И если имена Спурия Кассия и Спурия Меллия были одиозны в официальной традиции, то даже она не могла осудить погибшего якобы от рук сенаторов Ромула. Энний в своих «Анналах» называет Ромула богом, рожденным богами, стражем родины, отцом римлян, которых он вывел в мир света (Warmington, v. I, р. 40). Не могла она осудить и признанного народолюбца, также убитого сенаторами, Сервия Туллия, с которым твердо связывалось представление о том, что он, во-первых, «укрепил свободу граждан», раздав им земли и тем освободив от экономической зависимости, а во-вторых, как сын Лара и рабыни, возлюбленный Фортуны, ввел ценз, дававший каждому возможность выдвинуться не ввиду знатности рода, а благодаря способностям, инициативности и т. п. качествам, которые могли обеспечить человеку удачу и продвижение. Так, у Акция в «Диомеде» содержится известное изречение: не род украшает человека, а достойный муж — vir fortis — украшение рода (Ibid., v. II, р. 416); и у него же в «Персидах»: какой бы ранг (ordinem) ни дала кому-нибудь Фортуна, никогда низкое происхождение (humilitas) не оскорбляло прекрасный талант; «человек украшает место, а не место человека» (Ibid., р. 507, 624). По Эннию, «Фортуна дается сильным мужам», а по Цецилию — «часто под жалким плащом скрывается мудрость» (Ibid., v. I, р. 93, 552). Вообще у римских драматургов III–II вв., с одной стороны, зависевших (кроме Невия) от сильных покровителей из знати, с другой — рассчитывавших на успех своих пьес у широких масс, отношение к царской власти двойственное. Они признают, что царская власть противоречит свободе. Так, у Пакувия в «Аталанте» некто говорит, «что рабствующие при царях (sub regno), укрощенные господством (domiti imperio), научились страшиться» (Ibid., v. Il, р. 382); в «Дулоресте» Орест говорит о дерзости (temeritudo) тиранов (Ibid., р. 216), в уста Атрея Акций вкладывает ставшее знаменитым и одиозным изречение: «пусть ненавидят, лишь бы боялись» (Ibid., р. 382). Многие, утверждает тот же Акций неверны и враждебны царской власти, немногие к ней благосклонны (Ibid., р. 570). Положение царей ненадежно, замечает Энний, так как тех, кого боятся, ненавидят, а ненавидя, желают погубить (Ibid., v. I, р. 370, 372). С другой стороны, у Акция в «Эгисфе» сказано, что жестокость и дикость людей не будут сломлены, пока они по почувствуют силы господства — vim imperii (Ibid.,v. II, p. 328). По Эннию, «плебсу дозволено плакать, царю этого не позволяет честь» (Ibid., v. I, р. 304).
Разбирая различные точки зрения на царскую власть, следует иметь в виду, что, в отличие от нашего противопоставления ее республике, у римлян такого противопоставления не было. Республика, по классическому определению Цицерона, «дело народа» — res populi, res communis, res civitatis.
Можно полагать, что наиболее близок к римскому идеалу civitas и res publica Рим был в эпоху от окончательной победы плебса до середины I в. до н. э. Как известно, наиболее полную (хотя и, несомненно, приукрашенную) его характеристику оставил нам Полибий (VI, 11–18; 19; 37–38; 52–54). Он подчеркивает совершенство политического строя Рима, его «смешанное устройство», соединяющее элементы монархии (власть консулов), аристократии (авторитет сената) и демократии (право народного собрания не только принимать законы и выбирать магистратов, но и решать вопросы войны и мира, карать или даровать почести в награду за доблесть). Взаимный контроль всех этих институтов, согласованность их действий, их зависимость друг от друга придают всему строю исключительную прочность и способность завоевывать другие народы и ими править. Полибий отмечает также экономический стимул всеобщего единения: все граждане в большей или меньшей степени участвуют в откупах, в эксплуатации достояния римского народа, в прибылях, приносимых войнами.