С некоторыми чертами психологии римлян связано и их отношение κ времени и пространству, или, вернее, к своей истории и к расширению своей державы. Как сочетались представления о несомненном, например для современников Августа, прогрессе по сравнению с «временами предков» со столь высоким уважением к этим временам и преклонением перед их установлениями, в принципе остававшимися нормой, регулировавшей и самый этот неизбежный прогресс? В каком диалектическом единстве и взаимовлиянии проявлялись в теориях историков, философов, политиков идеи римского патриотизма и космополитизма? Как сочеталось безусловное признание превосходства римлян над всеми народами с диктуемой включением этих народов в состав римской державы необходимостью найти наилучшие методы их ассимиляции, сосуществования с ними? Как расширялся горизонт римлян и как изменялось их мировоззрение по мере превращения Рима из города просто в Город с большой буквы, столицу «круга земель»? На эти вопросы еще не могут быть даны однозначные ответы, но самая их постановка помогает более глубоко проникнуть в сущность римского мировосприятия, определявшего и отдельные сферы римской культуры (в первую очередь историографию в ее связи с политической мыслью и науку), и ее общую структуру.
Но для изучения культуры недостаточно выявить лежащую в ее основе систему ценностей и обусловленную ею идеологию. Важно проследить, как под воздействием изменений в базисе модифицировалась система ценностей, идеология, социальная психология и как эти изменения сказались на перестройке иерархии компонентов культуры, на ритме их эволюции.
Важнейшим рубежом здесь было установление Империи, подготовленное ходом истории последних двух веков до н. э. Рим, став столицей империи, окончательно утратил черты гражданской общины, уже ранее постепенно исчезавшие. Зато укреплялись старые и возникали новые гражданские общины в Италии и провинциях. Родной полис, особенно в восточных провинциях, по-прежнему оставался для его граждан непреходящей ценностью, первичным единством, космосом в миниатюре. В самом же Риме стал преобладать космополитизм, мышление в масштабе всего мира, всего человечества, что предполагало и переориентацию ценностей.
С установлением принципата под сильным влиянием официальной пропаганды, повлиявшей на самых видных представителей эпохи Августа, миссия Рима представлялась завершенной. Многовековые внешние и внутренние войны, стоившие стольких жертв и страданий, окончились и, казалось, завершились победой основных принципов, за которые шла борьба. Рим во главе с Августом покорил мир и принес ему «золотой век». Римский народ, перенеся «свою власть и величество» на наделенного властью народного трибуна императора, якобы достиг того суверенного положения, завоевать которое его призывали популяры. Высшие сословия получили гарантии против новых гражданских войн, аграрных законов, пользовались почетом и уважением. Никаких перемен больше быть не могло, оставалось только служить великому и вечному целому — империи и ее главе. Но такое положение означало кризис, исчезновение больших коллективных целей, за которые можно было бы бороться, которые придавали смысл жизни и деятельности людей. И именно этот кризис целей, тем более в условиях, когда реальная действительность в общем отнюдь не соответствовала официальной версии «золотого века», в гораздо большей мере, чем утрата политической свободы, по поводу которой скорбели только деятели сенатской оппозиции I в. н. э., вызывал чувство отчуждения, разорванности, разобщенности, бессмысленности существования, столь отчетливо — и чем далее, тем более — проявлявшееся у разных авторов эпохи Империи. Теперь они в полной мере восприняли теории и учения, сложившиеся в эпоху эллинизма, развивая их и обогащая собственными идеями.
Положение ухудшалось из-за общей неуверенности в завтрашнем дне, усиления зависимости от чьей-то чужой воли. Это ощущалось разными слоями населения, начиная от сенаторов, рисковавших навлечь на себя гнев императора, лишиться положения, имущества, жизни, и кончая «маленьким человеком», который зависел от владельца имения, на земле которого он сидел, работодателя, патрона или просто более высокопоставленного, чем он, человека. Чувство отчуждения усугублялось тягостным чувством несвободы, унизительным сближением с положением раба, который, с точки зрения римлян, отличался от свободного гражданина необходимостью лгать, изворачиваться, не высказывать откровенно свои мысли, льстить, угождать.