Пределы языка проявляют себя в невозможности описать факт, соответствующий (являющийся переводом) предложению, не повторив просто-напросто это предложение.
(Здесь мы подпадаем под кантовское решение «проблемы философии».)
Могу ли я сказать, что драма имеет собственное время, которое не является частью исторического времени? То есть я могу рассуждать внутри нее о прошлом и будущем, но не будет иметь смысла вопрос, происходили ли события, в ней описанные, скажем, до или после смерти Цезаря.
Очаровательная разница температур в разных частях человеческого тела.
Унизительно представлять себя пустой трубкой, наполненной лишь мозгом.
Никому не нравится быть обиженным; так почему же все радуются, когда другой не показывает, что обижен? Никому не захочется возиться с искалеченным спаниелем. Запомните это. Куда проще терпеливо – толерантно – избегать человека, тебя обидевшего, нежели предлагать ему дружбу. Для этого потребно мужество.
Чтобы знаться с тем, кому вы не нравитесь, нужно не только особое добродушие, но и особый такт.
Мы сражаемся с языком. Мы вовлечены в сражение с языком.
Сравните решение философских проблем с волшебным даром: в зачарованном замке из сказки он поражает, а при дневном свете подарок выглядит обыденно, как кусок железа (или что-то вроде того).
Мыслитель во многом подобен чертежнику, который стремится отобразить все пересечения линий.
Фрагменты музыки, сочиненные перебором клавиш, те, которые возникли из-под пера, и те, которые сочинены в воображении, должны существенно различаться и производить принципиально разное впечатление.
Я уверен, что Брукнер сочинял в голове, воображая выступление оркестра, а Брамс пользовался пером. Конечно, это упрощение, но оно многое проясняет.
Трагедия вполне могла бы всегда начинаться словами: «Ничего не случилось бы, если бы не…»
(Если бы его не затянуло в машину за полу одежды?)
Но разве не слишком просто полагать, что трагедия лишь показывает, как одна встреча может изменить жизнь?
Думаю, должны быть представления, которые играют в масках. Персонажами будут стилизованные человеческие существа. Это очевидно в сочинениях Крауса[26]. Его пьесы должны исполняться именно масками. Разумеется, это связано с известной абстрактностью этих сочинений. И театр масок, я полагаю, был бы в любом случае выражением интеллекта. Вероятно, поэтому в такой театр ходили бы одни евреи.
Фрида Шанц[27]:
Я взял это стихотворение из «Rösselsprung»[28], и пунктуации там, конечно, не было.
Так что я не знаю, является ли слово «Туман» названием или относится к первой строчке, как записано у меня. И поразительно, сколь тривиально звучит стихотворение, если начинать его словом «Преследует», а не «Туман». Одно слово меняет весь ритм.
То, чего ты достиг, не может для других значить больше, чем для тебя. Чего бы успех тебе ни стоил, они заплатят не дешевле.
Еврей – как пустыня, где под тонкой коркой камня таится застывшая лава духа.
Грильпарцер: «Как легко бродить на приволье, как тяжело постичь частное и близкое…»
Как бы мы себя ощущали, не ведай мы о Христе? Были бы мы одни и во тьме? Разве мы не ощущаем этого, словно дети, не знающие, есть ли в комнате кто-то, кроме них? Религиозное безумие проистекает из безрелигиозности.
Я смотрю на фотографию корсиканских разбойников и думаю: эти лица слишком суровы, а мое слишком мягко, чтобы на них запечатлелась христианская вера. Лица разбойников жуткие, и все же они вовсе не далеки от хорошей жизни, просто находятся по другую ее сторону по сравнению со мной.
Признание должно стать частью новой жизни.
В стремлении выразить то, что мне хотелось, я никогда не преуспевал более чем наполовину. Даже меньше, скорее, на одну десятую. Это должно что-то значить. Мои записки зачастую не более чем «бормотание».
26
К. Краус (1874–1936) – австрийский писатель и поэт, издатель и лектор, кумир культурной жизни Австрии начала XX столетия.