Но значительно более трудно в этнографической полевой работе иметь дело с негативными случаями — изучать, например, что происходит у народа, не отмечающего формальными актами достижение их девушками половой зрелости. Зафиксировать расплывчатые формы поведения, замещающие явные церемонии и ритуалы, куда более трудно.
Точно так же редко возникает необходимость собирать более, ста рисунков для того, чтобы показать, что дети рисуют человеческую фигуру, основываясь на стиле рисунков взрослых. Но если взрослые вообще не рисуют людей, то понадобятся тысячи рисунков, чтобы установить, что будут делать совсем не обученные дети, когда их попросят нарисовать, человека. Для арапешей, ятмулов и балийцев 44я располагаю небольшими, но вполне достаточными коллекциями детских рисунков. У всех этих народов стиль рисунков детей был подобен стилю рисунков взрослых: угловатые, деревянные фигуры у арапешей, стилизованные узоры у ятмулов, живое воспроизведение образов театра теней у балийских мальчиков и кондитерски-пышные изображения людей у балийских девочек. Но когда я обнаружила, что дети маиус не разделяют даже в малой степени анимистического мировоззрения своих родителей и рисуют только максимально ясные образы реального мира, я должна была коллекционировать и коллекционировать их рисунки, пока не решила, что объем коллекции в тридцать пять тысяч единиц будет достаточным. И двадцать пять лет спустя, когда я просила порисовать взрослых мужчин, рисовавших для меня мальчишками, рисовавших с наслаждением день за днем и никогда больше не пытавшихся рисовать после моего отъезда, я обнаружила, что они настолько полно воспроизводят свои прежние индивидуальные версии группового стиля, что я могла бы классифицировать рисунки каждого просто по памяти.
В конце нашей работы на Манусе мы намерены были вернуться, в Соединенные Штаты, где, Рео получил стипендию в Колумбийском университете. Обсуждался и другой план — уехать в Новую Зеландию, где, как говорил Рео, я могла бы обработать мои полевые заметки, а он стал бы на это время простым чернорабочим. Все это была романтика, далекая от современности, и у меня хватило ума не согласиться, хотя некоторые опасения насчет жизни Рео в США у меня и были. Я знала, как хорошо, принята моя книга в стране, где я была уже хорошо известна, а он был иностранцем и опубликовал до этого в Англии всего лишь небольшое специальное исследование, которое в Америке никто не читал. Его работа о добуанцах (еще не опубликованная, конечно) была бы его первой этнографической монографией, но в ней был один ужасный пробел. Он сломал свой фотоаппарат и не отремонтировал его вовремя, до экспедиции. Вот почему у него не было фотографий, а этнографическая книга без фотографий почти немыслима. Что было делать?
Когда мы прибыли в Рабаул и пошли обедать к гостеприимному судье Филипсу, ставшему нашей прочнейшей опорой на Новой Гвинее в течение многих последующих лет, мы все еще решали, сможем ли мы сойти с судна в Самараи. Там я предполагала пожить в отеле, а Рео, вооруженный теперь работающей камерой, смог бы попасть на маленький остров Тевара из архипелага Добу и сделать нужные снимки. Каким-то образом этот вопрос всплыл за обедом, и в одну минуту судья Монти Филипс нашел его решение. Ему нужен был кто-то, чтобы написать биографию замечательной женщины-пионерки миссис Паркипсон. Она стала жертвой одного американского авантюриста, который, пообещав ей описать ее жизнь и прогостив у нее дома несколько месяцев, оставил ее, не написав ни слова. Это была превосходная возможность. Я могла отправиться в Сумсум, имение миссис Паркинсон, а Рео, путешествуя налегке, смог бы съездить на Добу. В нашем распоряжении оказалось всего два часа, чтобы отправиться в порт, получить наш багаж из трюма. Все удалось великолепно. Хотя из шести недель, что Рео провел на Добу, солнце светило всего три дня, он сделал достаточно снимков, чтобы проиллюстрировать свою книгу.
А в это время я слушала Феб Паркипсон, одну из самых замечательных женщин своего времени. Ее отец был племянником американского епископа. Он женился на самоанке и стал американским консулом на Западном Самоа. В 1881 году Феб прибыла на паруснике на Новую Гвинею как юная супруга немецкого инженера и исследователя. Рихард Паркинсон в свое время воспитывался с маленькими принцессами Люксембургскими и всегда очень тщательно следил за тем, чтобы его воротнички были накрахмалены, а суп — горячим. То малое, что Феб знала о мире, она усвоила от монахинь. Ее самоанские сверстницы смеялись над нею, вышедшей замуж за человека на двадцать лет ее старше и потерявшего зубы в дорожном происшествии в Африке.
Паркинсоны оказались одной из первых семей, осевших на Новой Британии. Там они вместе со своими родственниками, вывезенными с Самоа, разбили плантации, где выращивали акры ананасов для германского военно-морского флота. Миссис Паркинсон и ее устрашающая сестра, “королева” Эмма, которая в свое время владела целым флотом пароходов, совершавших регулярные рейсы в Сан-Франциско, задали тон всей светской жизни на этой территории. Рихард Паркинсон не только управлял всем имуществом Эммы, но и фотографировал и собирал коллекции по всей Новой Британии. Его книга “Тридцать лет в Южных морях”, опубликованная в 1907 году, все еще является классической 45.
Живые рассказы миссис Паркинсон помогли мне составить цельное представление о жизни первых европейских поселенцев на этой территории. Мне это удалось потому, что я знала и Самоа и Новую Гвинею. Она объяснила мне также, какое суровое истязание, а в прежние времена даже смерть выпадали на долю титулованной самоанской девушки, не выдержавшей проверки на девственность в день свадьбы, и как этот обычай вошел в самоанскую культуру, на первый взгляд мягкую и податливую. Я никогда не видела этой церемонии, и что-то в ней было мне непонятно. Миссис Паркинсон объяснила мне, что жертвами этого обычая были только те девушки, которые не были достаточно предусмотрительными, чтобы рассказать старым женщинам о том, что они потеряли девственность. Предусмотрительную же девушку старухи, эти хранительницы чести титула, снабжали кровью цыпленка.
Она рассказала мне, как изменилась жизнь на этой территории под влиянием растущего напряжения как раз перед первой мировой войной, когда немецкое колониальное общество стало более рафинированным и начало пренебрежительно относиться к метискам. Затем началась война. Прибыли австралийские солдаты в своей тяжелой, неуклюжей форме. Они, одурев от жары, слонялись повсюду, имея отнюдь не воинские намерения. Однажды миссис Паркинсон приехала в Кокопо, взглянула на эту оккупационную армию, спросила: “Так это война? Это армия?”— и сейчас же уехала обратно. Но и у нее наступили трудные времена, в особенности после войны, когда англоязычная община в своих типично расистских установках всячески подчеркивала смешанное происхождение группы героических женщин, бывших первыми поселенцами на Новой Гвинее. В ее годы ей приходилось зарабатывать на жизнь, вербуя рабочую силу на плантации.
Шесть недель, проведенных в Сумсуме, были великолепны, и здесь же я получила некоторое представление о том, что значит управлять плантацией. Я так заинтересовалась этим, что миссис Паркипсон сочла себя обязанной сказать мне, что такого рода занятие не для меня. Здесь снова я услышала об этом “бедном мистере Бейтсоне”, который, работая в Сумсуме, “не питался правильно и схватил ужасные тропические язвы”. Я уехала от нее умудренная, собрав большое количество старых фотографий и увезя с собою уникальный отчет об одной стороне жизни Новой Гвинеи — о переходном периоде между временем исследований и временем заселения этого острова западными людьми. Я написала большую главу о миссис Паркинсон, названную мною “Ткачиха границы”, для книги “В обществе мужчин”. Эту книгу группа антропологов посвятила лицам, сообщившим им ценные сведения.
Рео присоединился ко мне в Самараи на судне, отправлявшемся на юг, и мы пустились в долгое плавание домой, сначала на Гавайи, где миссис Фриер, подруга моей матери по колледжу и жена бывшего губернатора, поразила Рео, предложив нам вечером лишь стакан воды, а затем в Сан-Франциско. Там мы остановились у доктора Джарвиса, врача, лечившего в свое время мою мать, маньяка по части своих диагнозов. Тогда он считал свищи причиной всех заболеваний. Он утверждал, что вылечит мои непрекращающиеся мышечные боли, которые ранее объяснялись плохими зубами, эмоциональным конфликтом, чрезмерной работой. Он сделал мне операцию и позволил Рео быть при этом заинтересованным зрителем. Эта операция оказалась не очень мудрым шагом, так как что-то пошло плохо и я чуть не умерла. Последний отрезок нашего долгого пути, поездка через Соединенные Штаты с нашими шестнадцатью местами багажа, упакованными по-новогвинейски, когда каждый предмет — винтовка, фотоаппарат, пишущие машинки, аптечка — пакуется отдельно, оказался каким-то кошмаром. И вот наконец мы прибыли в Нью-Йорк и были очень возбуждены встречей с друзьями, которые, в частности, рассказали мне, что я пользуюсь широкой известностью как писатель-этнограф. Я смутно догадывалась об этом и раньше, но никак не могла этого полностью осознать.