Как справедливо отмечает Ле Гофф, «пример» предполагает диалог между проповедником и верующим. Он предполагает диалог и между верующим и божеством. Не следует упускать из виду, что проповедь нищенствующих монахов происходила в обстановке нарастания и все более широкого распространения ересей, которые отрицали кардинальные принципы католицизма и прежде всего авторитет церкви. О том, насколько ересь тревожила церковь, свидетельствует и то, какое внимание уделено ей в «примерах», — в них не скрыто, что еретики, в первую голову альбигойцы, находили отклик и поддержку в массах. Настойчивые попытки углубить веру и поставить индивида лицом к лицу с Богом — одна из главнейших задач проповеднической деятельности францисканцев, доминиканцев, цистерцианцев.
Проповеди, как и «примеры», написаны по-латыни. Между тем произносились они на этом языке только перед лицами духовного звания, да и то не всегда, а лишь в достаточно подготовленной аудитории[43]. Мирянам же их читали на родном языке[44]. Составители сборников «примеров», вне сомнения, знали, что те, кто будет пользоваться их сочинениями, должны их переводить. Но, собственно говоря, и сами латинские тексты, которыми мы располагаем, представляют собой перевод: составители думали на родном языке, и исследователями давно уже отмечено, что язык «примеров» есть своего рода калька, переложение народной речи на язык ученых. Вполне возможно, что во многих случаях имеющиеся тексты — не что иное, как записи уже произнесенных на родном языке проповедей. Разумеется, нет возможности установить характер и степень переработки устной проповеди при ее оформлении в латинский текст. Но устная основа речи проповедника в «примерах» явственно проступает. «Сквозь латынь проповеди видны очертания фразы, произносимой на родном языке»[45]. Простота стилистики, словаря и синтаксиса «примеров» не могут быть сочтены свидетельствами «неумелости» авторов компиляций: они рассчитывали эти сочинения на широкую аудиторию[46].
Конечно, мы не знаем, каким трансформациям подвергался текст проповеди при ее произнесении перед прихожанами, — в одних случаях, возможно, он подвергался сокращению, в других — расширению. Нередко в латинский текст «примеров» вторгается простонародная речь: отдельные слова, термины, идиоматические выражения, отрывки песен и стихотворений. Налицо смешение языков ученых и народа, устной и письменной речи[47].
«Пример» служил основой для устной проповеди[48]. Можно заметить, что в ряде случаев наиболее важные высказывания персонажей приводятся на их родном языке. Так, некий голос, раздавшийся ночью в спальне одного господина в Швейцарии, трижды произнес по-латыни: «Pax terminatur», а на следующую ночь: «Fryd aus, fryd aus, fryd aus in aller welt. Quod latine sonat: Pax in toto mundi circulo terminatur» («Конец мирной жизни на всей земле» — НМ, 50). Умиравший богач сказал, что не в состоянии покаяться, так быстро движется он в ад. Говорил он gallice: «Je men vois en enter les granz galoz». Уже не владея полностью языком, он повторял: «Galoz, galoz». А потом: «loz, loz». И умер (ЕВ, 405). Некий глупец рубил дрова в лесу в воскресный день, и из дерева полилась кровь и раздался голос, произносивший anglice: «Let, let, let», quod est latine «Dimitte, dimitte, dimitte» («Прекрати, прекрати, прекрати») (SL, 289).
Но было бы ошибочным не видеть в этом взаимодействии и определенных трений и элементов антагонизма. По словам Этьена де Бурбон, бедный школяр, который прибыл из Парижа в какой-то приход помогать священнику в церковной службе, так пел псалмы, что в них невозможно было понять ни слова: «Он слышал подобное пение у парижских ремесленников и портных, что чинят старую одежду, или у сапожников, латающих обувь, и у горшечников» (ЕВ, 213). Возможно, и эти простолюдины распевали псалмы по-латыни, — речь на родном языке всем была бы понятна, — но латынь их явно была «варварской», искаженной и вызывала пренебрежение и недовольство носителей церковной образованности. Мы видели выше, каким образом тот же компилятор перетолковал услышанную им на парижских улицах песенку о быстротекущем времени, когда он перевел ее на латынь и сделал фактом сознания школяра.
В XIV и следующих веках записывают сборники проповедей на народных языках.
Проповедь начиналась с выдвижения темы — краткого текста, фразы, выбранной из Евангелия, псалмов или посланий апостола Павла; тема зачитывалась по-латыни, тут же давался перевод и разбор ее, заключавшийся сперва в буквальном разъяснении, а затем в моральном или теологическом комментарии. «Пример» оставляли на последнюю часть проповеди, когда требовалось оживить притупившееся внимание слушателей. Со временем к «примерам» стали присоединять «моралите» — нравоучительные толкования (см. «примеры» Одо из Черитона, «Римские деяния», «Лестница, ведущая на небеса» и другие компиляции конца XIII и XIV века).
43
Проповеди, предназначенные для ученых людей, отличались своей сложностью и близостью к структуре схоластического трактата, насыщены аллегориями и символическими интерпретациями. См.:
44
Из проповедей XIII в., которые сохранились на народном языке, нужно назвать проповеди видного немецкого францисканца Бертольда Регенсбургского. Однако и он писал свои проповеди на латыни, и имеющиеся средненемецкие тексты представляют собой записи, сделанные его учениками после их прослушивания. Бросающейся в глаза особенностью проповедей Бертольда Регенсбургского было то, что он вовсе не прибегал к помощи «примеров» для того, чтобы сделать свое слово понятным и доходчивым для многочисленной и социально многоликой аудитории. Анализ его творчества — особая тема, и я не включаю его в данную книгу.
45
48
Доминиканский приор Рудольф Шлеттштадтский записал не только слова зловещих песенок, которые распевали бесы, мучившие грешников или угрожавшие им, но и ноты этих кантилен. Бесы пели то по-немецки, то на латыни. НМ, N 19, 20,21.