Обобщая все вышесказанное, следует отметить, что наиболее серьезные перепады между богатыми и бедными странами обусловлены географией и политикой. (В отношении последнего фактора особенно важно, было ли рассматриваемое государство социалистическим в послевоенный период.) Если даже культура действительно задает межгосударственные отличия, то она, как представляется, играет второстепенную роль в сравнении с более широкими измерениями — географическим и политико-экономическим. Вместе с тем влияние культуры довольно многопланово и разнообразно. К наиболее ярким иллюстрациям можно отнести отсталость исламских обществ Северной Африки и Ближнего Востока и блестящие показатели тех тропических государств Восточной Азии, где имеются сильные китайские общины. Но интерпретации каждого из этих случаев неоднозначны. Пока до конца неясно, где, все-таки, импульсы культуры проявляют себя в большей степени — в моральном климате, складывающемся внутри общины, или в международных связях (и, следовательно, торговых перспективах) интересующих нас стран?
К сожалению, объемы данной статьи не позволяют детально рассмотреть итоги регрессивного анализа, предпринятого в 1999 году для проверки этих гипотез. Отметим, однако, что они подтверждают наши предварительные догадки. Во-первых, экономическая политика отражается на темпах роста. Во-вторых, экономические системы умеренной зоны развиваются быстрее, чем экономика тропиков. В-третьих, регионы, пораженные малярией, экономически отстают от регионов, в которых этой болезни нет. В-четвертых, страны, не имеющие выхода к морю, отстают от прибрежных стран. Поправки на индуистскую или мусульманскую основу тропических обществ непринципиальны и статистически ничтожны. Иными словами, при осуществлении сходной экономической политики и при равных географических условиях нет оснований для утверждений о том, что индуизм или ислам тормозят экономическое развитие.
С помощью той же методологии можно доказать, что колониальное прошлое не оказывает заметного влияния на нынешнюю экономическую ситуацию некогда зависимых стран. Иначе говоря, колониальный статус той или иной страны до 1965 года не слишком отражается на темпах ее экономического роста с 1965 по 1990. Хотя само пребывание под колониальным управлением не способствует экономическому прогрессу, нет никаких доказательств того, что негативные последствия колониализма сказываются долго. Ясно, однако, что данное направление научных исследований требует более пристального внимания.
В настоящей главе рассматривался подход к социологии экономического развития, учитывающий роль культурных факторов в экономической деятельности. При этом отмечалось, что сегодняшний экономический рост самым тесным образом связан с капиталистическими институтами и благоприятной географией. Подтверждения того, что обращение к религиозной специфике способно значительно обогатить трактовки экономического роста, опирающиеся на два упомянутых фактора, весьма незначительны. Действительно, для своего благоприятного географического положения (умеренная зона, средиземноморский климат, беспрепятственный выход к морю) мусульманские страны Северной Африки и Ближнего Востока довольно долго оставались неразвитыми. Вместе с тем нет никаких доказательств того, что те же тенденции продолжают действовать и после 1965 года: по крайней мере, в последние десять лет некоторые исламские государства достигли экономических показателей, заметно превышающих общемировые.
В ряде случаев культурные трактовки экономической деятельности могут быть чрезвычайно полезны; сказанное особенно верно, когда мы рассматриваем сопротивление капиталистическим реформам в XIX веке. В то же время подобные гипотезы необходимо подвергать проверке, сопоставляя факторы культуры с другими измерениями общественной жизни — с географией, политикой, экономикой. При фиксированном состоянии данных переменных диапазон влияния, которое способна оказывать культура, заметно сокращается. Рассуждая более широко, можно отметить, что еще предстоит предпринять масштабные исследования, нацеленные на изучение эволюции социальных институтов, а также взаимодействия политики, культуры и экономики в ходе общественных преобразований. Столь же важно и более глубокое понимание роли трансграничных факторов в социальной эволюции. В последние два столетия значение международных аспектов социального развития заметно возросло, а под давлением глобализационных процессов, охватывающих общество, политику и экономику, оно будет возрастать и в будущем.
Komai, Janos. 1992. The Socialist System. Princeton: Princeton University Press.
David Landes. 1998. The Wealth and Poverty of Nations. New York: Norton.
Maddison, Angus. 1995. Monitoring the World Economy, 1820–1992. Paris: Organization for Economic Cooperation and Development.
McEvedy, Richard Jones. 1978. Atlas of World Population History. New York: Penguin.
Weber, Max. 1979. Economy and Society. Berkeley: University of California Press.
Young, Crawford. 1995. The African Colonial State in Comparative Perspective. New Haven: Yale University Press.
Карлос Альберто Монтанер
Культура и поведение элит в Латинской Америке
Политическая самооценка латиноамериканцев уже давно характеризуется своеобразными маниакально-депрессивными циклами. Иногда, впадая в эйфорию, пресса торжественно объявляет, что континент наконец-то изжил политическое детство. В такие моменты мы слышим, что Колумбия становится чем-то вроде нового «азиатского тигра», Коста-Рика превращается в Силиконовую долину в самом сердце Латинской Америки, а Бразилия вот-вот бросит вызов гегемонии США в Западном полушарии. А потом наступает полоса институциональных потрясений, в ряду которых — мятежи, гиперинфляция, провал стабилизационных программ, бегство капитала. И мы впадаем в состояние черной депрессии, в то время как капитал утекает все более широким потоком. Вслед за депрессией приходит отчаяние, а мы сдаемся, восклицая: «Выхода нет!» Вероятно, нам пора ввести в оборот понятие «циклотимичной культуры».*
В настоящее время мы переживаем депрессивную фазу цикла. Бесспорно, к концу XX столетия, впервые в истории, все правительства континента (за исключением Кубы) избираются путем свободных выборов. Но при этом вполне оправданы опасения по поводу того, что наша демократия оказалась более хрупкой, нежели поначалу представлялось. Например, Венесуэлой сегодня руководит, пользуясь широкой народной поддержкой, все тот же авторитарный лидер Уго Чавес, на совести которого жизни четырехсот человек, погибших в ходе учиненной им в 1992 году попытки государственного переворота. Эквадор, парламент которого вынужден был избавиться от прослывшего слабоумным президента Абдалы Букарама, ввергнут в глубочайший экономический кризис. Бразильская национальная валюта за три недели потеряла половину своей потребительской стоимости, а вместе с ее девальвацией рухнула и репутация президента страны Фернандо Энрике Кардозо. Мексика временами движется к демократии. а временами — прочь от нее. Колумбия превратилась в скопление урбанизированных островков, связанных друг с другом только авиасообщением. По меньшей мере три армии утверждают здесь свои порядки: вооруженные силы правительства, коммунистические повстанцы и частные полувоенные группировки. При этом все они, хотя и в различной степени, сотрудничают с четвертой армией — наркодельцами, которые покупают людей и оружие и управляют сотнями наемных убийц. В Парагвае от рук сторонников президента Рауля Кубаса погиб вице-президент Луис Мария Аргана, после чего президент был смещен с должности и бежал вместе с предводителем путчистов генералом Овьедо. Но стоит ли продолжать? Мы — в полосе депрессивного цикла.