Фрагменты свитка, изображающего приключения министра Киби в Китае (Kibi daijin nittō emaki), двенадцатый век. (МУЗЕЙ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ, БОСТОН. ФОТО: МУЗЕЙ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ, БОСТОН)
Свиток был изготовлен в мастерской Токива Мицунага, который усовершенствовал искусство кинетического потока, придав формату свитка движение вперед, ощущение движения, предвосхищающее манга - графические романы, созданные в Японии и захватившие мир в двадцатом веке.
Дневник Эннина и свиток Киби, хотя и выражают беспокойство по поводу культурного импорта, показывают, что в Японии не было ничего производного ни в ее литературе, живописи, скульптуре и архитектуре, ни в ее формах буддизма и буддийского искусства. Как и в случае с Римом, добровольный импорт помог создать новую и оригинальную культуру, имеющую непреходящее значение.
Из всех этих оригинальных творений "Книга-подушка" Сэй Сёнагон остается одной из самых значительных, обеспечив ей прочное место в мировой литературе. В конце дневника Сэй Сёнагон рассказывает своим читателям историю о том, как начался дневник.
Однажды дворцовый министр Коречика вручил императрице пачку бумаги.
"Как вы думаете, что мы могли бы написать на этом?" спросила Ее Величество. "Они копируют записи историка при дворе Его Величества".
"Тогда это должна быть "подушка", - предложил я.
"Очень хорошо, он ваш", - объявила Ее Величество и передала его мне.
Я начал работать с этой безграничной кучей бумаги, заполняя ее до последнего листа всевозможными странностями, поэтому, несомненно, на этих страницах есть много бессмысленного.
В целом я решил писать о вещах, которые восхищают или которые люди находят впечатляющими.
Анекдот фиксирует важность бумаги (китайского изобретения). Он дает нам понять, что бумага есть, потому что она больше не нужна императору для копирования "Записей историка", одного из основных документов китайского канона, который, очевидно, остается важным, несмотря на то, что императорские миссии давно прекращены. Первоначально предназначенная для китайской классики, бумага случайно попала в руки Сэй Сёнагона, где она будет использована для создания совершенно иного типа исторических записей, записей не об оружии и сражениях, а о культуре и искусстве, об обмене стихами, об эстетических идеалах и общественном приличии, о запахах, звуках и достопримечательностях, о повседневных наблюдениях и списках очаровательных (и не очаровательных) событий. Это запись, написанная не китайцем, а японкой, и написанная не китайскими иероглифами, а японским алфавитом, дающая нам редкий взгляд на скрытый мир, который был закрыт для всех, кроме очень немногих современников, и который мог бы исчезнуть из истории, если бы не смелость и изобретательность этого острого наблюдателя и необычного писателя.
В культуре оценки мы склонны придавать чрезмерное значение оригинальности: когда и где что-то было впервые изобретено. Заявления о происхождении часто используются для обоснования сомнительных претензий на превосходство и право собственности. При таких утверждениях легко забыть, что все откуда-то берется, выкапывается, заимствуется, перемещается, покупается, крадется, записывается, копируется и часто неправильно понимается. Гораздо важнее, чем то, откуда что-то пришло, то, что мы с этим делаем. Культура - это огромный проект по переработке, а мы - просто посредники, сохраняющие ее остатки для очередного использования. Никто не владеет культурой; мы просто передаем ее следующему поколению.
ГЛАВА 7
.
КОГДА БАГДАД СТАЛ ХРАНИЛИЩЕМ МУДРОСТИ
Однажды ночью халифу аль-Мамуну приснился сон. Он увидел человека с высоким лбом, кустистыми бровями, лысой головой, темно-синими глазами и красивыми чертами лица. Цвет его кожи был красновато-белым. Сновидец сообщил, что его охватил трепет, когда он стоял перед явлением, и спросил: "Кто ты?". Явление ответило: "Я - Аристотель". Халиф далее сообщил, что он был в восторге и продолжил задавать философу всевозможные вопросы, после чего проснулся.
Этот сон приснился халифу во время его двадцатилетнего правления, с 813 по 833 год, в городе Багдаде. Он счел сон достаточно значительным, чтобы сообщить о нем своим приближенным, но, похоже, был совершенно не удивлен тем, что его посетил греческий философ. Напротив, по его собственным словам, он был доволен визитом. Аль-Мамун явно был знаком с Аристотелем и точно знал, как обращаться с ним, даже во сне.
Зачем багдадскому халифу мечтать о греческом философе, который умер двенадцатьсот лет назад?
Приход аль-Мамуна к власти был быстрым и жестоким. Его звали Абу аль-Аббас Абдаллах ибн Харун аль-Рашид: сын, как указывала последняя часть его имени, Харуна аль-Рашида, легендарного правителя, который укрепил быстро растущую Арабскую империю. Гарун аль-Рашид завещал своим сыновьям Аравийский полуостров, а также Египет и северную Африку на западе и территорию современных Сирии, Ирака и Ирана на востоке. Но хотя аль-Мамун был первенцем Гаруна аль-Рашида, его отец решил поставить своего младшего сводного брата во главе царства с центром в Багдаде, оставив аль-Мамуну только центральную Персию. Последовало неизбежное. В конце концов аль-Мамун вторгся в Багдад, обезглавил своего брата и принял титул халифа. В довершение успеха кампании он принял свое новое царственное имя в 813 году.
После смерти пророка Мухаммеда менее двухсот лет назад арабские войска с головокружительной быстротой завоевывали оазис за оазисом, город за городом. Необычайно мобильные из-за своего полукочевого образа жизни и опыта в торговле на дальние расстояния, они быстро взяли под контроль торговые пути, что вызвало каскад побед, и местным правителям стало трудно сопротивляться. Многие из них также осознали преимущества вхождения в состав единой торговой империи и охотно сдались.
По мере расширения империи на запад, вдоль северного побережья Африки и на восток, в Месопотамию и Персию, становилось все более очевидным, что то, что привело к этому ошеломляющему успеху - мобильные конные войска, организованные по племенному или региональному принципу, без центрального командования - плохо подходило в качестве системы управления для того, что становилось мировой империей. Для закрепления изменений, произошедших на местах, требовалась новая политическая организация. Ответом на этот вызов в поколениях до аль-Мамуна был Багдад.
Основание нового города - мечта архитектора (и правителя). Вместо того чтобы следовать естественным очертаниям ландшафта, Багдад был построен вторым аббасидским халифом аль-Мансуром по совершенно иному принципу: геометрии. Город был построен в форме идеального круга, символизируя растущую мощь Аравии в едином центре. Строительство нового города означало новый этап в молодой истории империи. Преимущество начала строительства с нуля заключалось в том, что новому городу не нужно было бороться со старой архитектурной планировкой или существующим правящим классом. Его правитель мог создать центр нового типа, специально предназначенный для управления империей нового типа, концентрируя политическую и материальную власть в одном центре. (Это не отличалось от того, что сделали Нефертити и Ахенатен, переместив свой двор в новый город Ахетатен, что сделала Бразилия в 1960 году, основав Бразилиа, и что делает Мьянма с 2002 года, когда она основала новую столицу, Найпидау).
Новый, круглый город представлял собой более масштабное стремление: концентрацию знаний. В Багдаде правители должны были возглавить амбициозную работу по сбору информации со всего быстро растущего царства и даже за его пределами. Беспрецедентное накопление текстов из разных культур требовало новых методов классификации отдельных типов знаний, что привело к появлению нового жанра: суммы, или совокупности всех знаний. Аристотель сыграл центральную роль в этом начинании.
Основав новый город для укрепления империи, предки аль-Мамуна выбрали правильное место. Багдад был расположен на реке Тигр, в плодородных поймах Месопотамии, недалеко от древнего города Вавилона. Именно здесь около пяти тысяч лет назад возникли первые города, питаемые обильной водой, с легкодоступной глиной, дешевым строительным материалом (тем самым, который использовался для строительства Ахетатена). Это было начало нового этапа в истории человечества: революции городов.
Самой важной техникой, лежащей в основе городской революции, было интенсивное сельское хозяйство. Для того чтобы поддерживать город, необходимо было доставлять достаточно продовольствия из окрестностей, чтобы прокормить большое население, которое застряло на месте, не имея возможности следовать за стадом или перемещаться в новые охотничьи угодья. Урбанизм не опирался на военное завоевание. Он опирался на способность выращивать пищу.