Вообще-то, растафари далеко не единственный синкретический культ, черпавший образцы рассуждений и материал для размышлений в печатных текстах — равно культового или же светского характера, — наделяющихся статусом мистического сосуда эзотерического знания. Самым распространённым текстом, выступающим в такой функции, является Библия[167] (разумеется, в христианских обществах): она всегда под рукой, авторитет её признан обществом, в ней достаточно мест, двусмысленных и неясных для человека иной эпохи и скудной учёности, что даёт разгуляться собственной распалённой мысли. Как сказал о роли «великих книг» в обществах с низкой грамотностью, питающих при этом пиетет перед письменным текстом и одновременно мифологизирующих его, А.А. Брудный, «предполагается, что понимание текста имеет эзотерическую основу, и всегда существует круг тех. кому „доступен подлинный смысл“ конкретного текста. Массы склонны с доверием относиться к „авторитетным толкованиям“, придавая им фактически большее значение, нежели самому содержанию доступных читателю текстов… Тексты, содержащие весьма маловероятные сведения, зачастую воспринимаются как руководство к интерпретации фактов».[168] В «признанных» книгах, как предполагается, содержатся ответы на все возможные вопросы — надо лишь уметь понимать их подтекст («видеть правду»). Как отмечает Пол Жилрой, «первичная семантическая функция Библии в народной культуре Карибов облегчила крайне избирательное и пристрастное усвоение её растой, бывшей целиком в курсе той долгой и ожесточённой борьбы, которую вели на её страницах раб и рабовладелец».[169] По мнению Дика Хэбдиджа, раста обращается к приёмам библейской риторики, чтобы показать, что растаманы «владеют словом истины». Синкретические и ассоциативные образцы мышления делают для растамана немедленно и магически доступным всё знание. Британские растаманы. продолжает он, — могут поэтому часами напролёт глубокомысленно рассуждать о чём угодно.[170]
По свидетельству Кена Прайса, растаманы считаются величайшими знатоками Библии. Особенно искушены они в апокалиптических пророчествах Ветхого и Нового завета, и их притчевые иносказания и обличения сотрясаются такими образами, как «долины смерти», «лжепророки», «озеро огненное, горящее серою», «низвергнуть на них огнь небесный», «огнь пожрет их», «зверь», «громы и молоньи» и т. д.[171]
Не редкость в синкретических культах и использование в качестве священных текстов и чисто светских текстов: так, к священным книгам бразильского культа умбанда относятся «Золотая ветвь» Дж. Дж. Фрэзера,[172] медицинский словарь, книга польского религиеведа Оссендовского «Люди, звери и боги», словари индейских языков и мистические сочинения Д.С. Мережковского. Но отличие растафари от подобного употребления, где текст не навязывает читателю свою логику, напротив — почитатель навязывает свою логику тексту, состоит в том, что в растафари исторические и культурологические труды чёрного почвенничества воспринимались адекватно, хотя их выводы и утрировались, переносились на все другие, не описанные в этих сочинениях явления. Но мифологизация мышления в этих текстах уже содержалась до их прочтения растаманами, мифологизировано было само мышление их претендующих на научность и рациональный анализ авторов. Не светские тексты были прочитаны глазами религиозного откровения, но сама Библия была прочитана растаманами глазами почвеннической историографии, проповедь Гарви и знакомство с книгами Р.А. Роджерса и Ф.Б. Петтерсбурха «открыли глаза» на известную с детства Библию, заставили по-новому взглянуть на неё. Примечательно, что ныне растафари отказывается от ведущего места Библии, но настойчиво рекомендует списки «правильных» исторических и культурологических сочинений: Х. Мадхубути, Ш.-А. Диопа. Ч. Уильямса, Ю. бен-Джоханнана, Дж. Джеймса, Г.Осеи и мн. других.[173]
Повторим ещё раз: в растафари светские теории не являются, как при гадании по книге или при сакрализации индейского словаря, набором туманных и загадочных слов для произвольного толкования на основе видения, подсказанного иным, сакральным текстом — «ключом». В растафари светские тексты служат для интерпретации хорошо известного сакрального, и основа культа — именно историческая и культурная мифология насчёт первенства и уникальности собственной культуры, её превосходства.
Мировоззрение растаманов отразилось в созданном в общинах братии языке, в 70-е вместе с текстами песен рэггей распространившись по свету. Называется он «I-words» (в нём отсутствует объектный падеж личных местоимений первого лица единственного числа), или же «dread-talk». Растаманы наделяли свой язык мистическим смыслом. Например, слово «I» («Я») по написанию совпадает с римской цифрой I, входившей в имя живого бога, а по звучанию — с английским словом «глаз» и со словом «high» («высокий»), как оно произносится на ямайском диалекте английского — патуа. Кроме того, оно напоминало и слово «Хайле». Поэтому это слово почиталось как символ божества Хайле Селассие Ай, присутствующего в каждом человеке высокого духа и внутреннего зрения, дарованного Богом. Вместо «мы» следовало говорить «Я и Я», так называлась и вся братия в целом. Это дало Л. Барретту повод заметить, что, дескать, в понимании сущности межчеловеческих отношений растафари пошло дальше Мартина Бубера. Косвенное местоимение «me» в ямайском креоле заменяло также и «I» в силу созвучия с местоимением «я» на языке тви (один из языков этнолингвистической группы акан с Гвинейского побережья Африки, откуда происходило большинство ямайских рабов). Поэтому оно считалось братией признаком «негритянской речи» и сервилизма: так-де рабы отзывались на зов господина.[174] Священное слово «I» вошло в состав многих производных слов. Например, избегавшая всего искусственного, консервов и «химии» кухня растаманов называлась «Ital food».[175] Вообще всё. что принадлежало к «эфиопской культуре», называлось «Ital» и «Irie». К личным именам, а их часто меняли на «эфиопские», также прибавлялось «I» или «I Вrо» (искаж. «Я Брат»), либо приставка «Рас». Язык растафари перенасыщен — и это делает труднопонимаемыми на слух песни рэггей, и если бы тексты не печатались на альбомах, то их сокровенные послания были бы не поняты вне Ямайки[176] риторическими фигурами. Делается это в стремлении вскрыть внутреннюю сущность предмета или явления, обнажить её. Как принято считать в сегодняшнем языкознании, риторическая фигура — это намеренно допущенная ошибка, отклонение от нормы (нулевой степени), рассчитанная на осознанное её исправление воспринимающим. Всякое нарушение нормы имеет риторический эффект, и конечная цель и основная задача её, как и риторики вообще, порождение этоса (целенаправленное формирование этоса), то есть «аффективного состояния получателя, которое возникает в результате воздействия на него какого-либо сообщения и специфические особенности которого варьируют в зависимости от нескольких параметров».[177]
Язык растафари злоупотребляет коммутацией — сдвигом привычной нормы, при которой усилие слушателя, приложенное, чтобы понять сообщение. одновременно как бы направлено на совлечение покрова с обыденности «открывает правду». Самые распространённые в дрэд-ток фигуры — это метаплазмы (т. е. изменение графической или звуковой стороны сообщения, графического или звукового облика слова), метаграфы (метаплазмы, существующие только на письме), эпентеза (вставка посторонних звуков, придающих слову неожиданный новый привкус) и антомазия (вид синекдохи, замена имени собственного на имя нарицательное).
167
Cм: Loth K.-J. Rastafari: Bible und Africanische Spirliualitat. Koln: Bohlau, 1991; Breiner L. The English Bible in Jamaican Rastafarianism.. // Journal of Religious Thought. vol. 42, #2. Fall-Winter 1985-1986
168
Идеологические процессы и массовое сознание в развивающихся странах Азии и Африки. М.: Наука, 1984, с. 89
170
Hebdidge D. Reggae, Rastas and Rudies. // Resistance Through Rituals. Youth Subcultures In Post-war Britain. L.: Hutchinson. 1976, p.140
172
Da Matta e Silva (Yapacani) W.W. Umbanda do Brasil. Rio de Janeiro, p. 361–362. Умбанда — синкретический культ африканского происхождения. Но куда удивительнее, что в последнем издании дополнительного тома «Золотой Ветви» (М: «Рефл-бук»; Киев: «Ваклер», 1998 г.), целью которой было с позитивистско-эволюционисткой точки зрения показать просвещенному читателю конца XIX — начала XX века рациональные корни древних суеверий (далекий от политической корректности Фрэзер называет их носителей «дикарями»), от издательства предпослана такая аннотация на суперобложке, обращенная к одуревшей от смены ценностей отечественной полуинтеллигенции: «Особенно заинтересуют читателя практические методики, используемые примитивными народами для обеспечения удачи в делах, достижения благосклонности могущественных сил, общения с духами деревьев, животных, мест, возвращения потерянной души (!!! — Н.С.) и др. Большинство методик эффективны, просты и представляют не только исторический, но и практический интерес» (курсив мой.-Н.С.)
173
См., например, статью растамана из университетских интеллектуалов Ямайки: Semaj L.T. Rastafari: from religion to social theory. //CQ, Mona, 1980, vol. 26, #4, p. 24
174
Сравните с рьяным стремлением отличавших примерным поведением в советские времена публицистов осмеять и обличить характерные черты «совка», иногда вполне достойные и далеко не столь идиотские, как глумление над ними задним числом.
175
См. например: Ebanks М. The Rastafari Cookbook: Ital Recipes. Kingston: Antilles Book Co., 1981; Osborne L. The Rasta Cookbook. L.: Antillean, 1988; Landman-Bogues J. Rastafarian food habits. // Cajanus, Vol. 9, #4, 1976
176
Вот, например, как звучит строка из песни Марли «Так сказал Джа» («И истинно, истинно вам говорю: Объединяйтесь и любите человечество»): «And verily, verily I'm saying unto the-I I-nite thyself and love I-manity». В песне Марли «Маленький топорик»: «But the goodness of Jah-Jah I-dureth for-I-ever» (т. е. «forever»).