«О, вот и он», — сказала Выход, вставая, разворачиваясь к нему лицом, ее руки были сжаты в кулаки. «Вот и елдацкая кавалерия!» Как бы я хотел, чтобы в тот момент мне хватило сил дотянуться до фотоаппарата. Своим наивным сердцем фотографа я знал, что это замечательный кадр, драматический, с настроением, но, пришпиленный к земле болью и левой ногой Выход, я не мог пошевелиться.
Паника почти поравнялся с нами, когда Выход выкрикнула: «Что, бросился на помощь своему сыну? Забеспокоился о нем?»
Однако Паника не остановился, он перепрыгнул через меня и продолжил свой бег вниз под горку, лишь запах его пота и несколько выпавших волосков какое-то время еще парили надо мной. А его уже и след простыл, как будто и не было, подумал я.
«Типично, просто дьявольски типично. Куда побежал?»
Но ее вопль не достиг его ушей, тогда она нагнулась и обратилась ко мне таким голосом, от которого у меня мурашки побежали по телу, словно она дала мне еще одну оплеуху: «Идем, милый, я помогу тебе встать, мы и сами можем дойти до фургона. Мы не нуждаемся в нем. Он дурак. Мы можем быть и вдвоем — ты и я».
Фотографии 26, 27, 28, 29, 30, 31
Панорама
Отчаянная скука.
Сначала я прижимался к окну фургона, трогал языком стекло, играл с туманом, который образовывался от моего дыхания и тут же испарялся; потом я снимал панорамный вид темноты своей головокамерой. Пришлось сделать шесть снимков, чтобы запечатлеть во всех очертаниях местность, видневшуюся в скользящем свете нашего фургона. Поворачивая голову (из крайнего левого положения в крайнее правое ровно на восемь сантиметров за каждый поворот), я отмечал глазами все достойные внимания кадры. Затем я объединил свои камеры, синхронизируя движения, комбинируя один видоискатель с другим. Потребовалось немало времени, чтобы высчитать расстояния, но как раз времени-то у меня было навалом. Глаза-объективы устремлены вперед, тело — неуклюжая тренога — неподвижно и немного откинуто назад, чтобы панорама была наиболее ровной и полной.
А отец где-то в другом месте. Опять. Возможно, вернулся каменистой тропой наверх, к лагуне, и плавал в горном озере под луной или кружился в своем танце, причитал и рвал на себе волосы. Что-нибудь. Где-нибудь.
Выход, оцепенев перед телевизором, смотрела какой-то фильм по видаку. Она сидела ко мне спиной, тело ее было неподвижно, только руки периодически сновали туда-сюда — левая сбрасывала пепел после долгих затяжек сигаретой, правая разворачивала конфеты и подносила их ко рту. Одна конфета каждые сорок секунд, одна затяжка каждые десять.
ГоловографияА потом еще один досмотр, на сей раз полночный. Такие инспекции она совершала нечасто и без какой-либо периодичности. Обычно это происходило, когда карие глаза моей матери становились бешеными. Вот и сейчас они бешеные. Поздно, уже далеко за полночь, но заведенный порядок проведения досмотра остается незыблемым, все движения наработаны и доведены до автоматизма. Я просыпаюсь, почувствовав, как она нависает надо мной и принюхивается. Окончательно вырвав меня из снов, она откидывает одеяло и щупает мою пижаму в поисках предательских влажных следов неудержанной мочи. Или того хуже. Даже если ничего нет и никогда не было, она поднимает меня, так что я очумело сижу На раскладушке. Она расстегивает мою пижамную куртку и отбрасывает ее, затем стаскивает с меня пижамные штаны. Она проводит по моей коже ладонью и проверяет простыни подо мной, и все это делается в полном молчании. С силой надавив мне на плечи — это означает «не двигаться», как бы холодно ни было, — она отходит, чтобы взять свежую пижаму, а я, покрываясь мурашками, сижу и покорно жду, пока она наденет ее на меня. Повторным нажатием она переводит меня в горизонтальное положение, туго подтыкает мне одеяло и возвращается в свою кровать. Вскоре уже слышится ее похрапывание, тогда как у меня сна ни в одном глазу; единственное, что мне остается, — это считать постукивания ветки об оконное стекло, слушать лай какой-то собаки и перекатывания консервной банки на улице.
Все это время отец стоял темной тенью в кухонном отсеке, прячась за открытыми дверцами буфета. Наблюдая, не двигаясь. Он ничего не сказал, не нарушил ритуал моей матери, как и она не нарушала его. Такая вот у нас семья, думал я.
Фотографии 32, 33
И снова в движении
Фотография, передающая движение, образ, созданный движением. Я услышал звук захлопывающейся дверцы машины и решил, что это в фильме; Выход, как ни в чем не бывало, продолжала сидеть перед телевизором, есть конфеты и курить. Но тут заурчал мотор, и я понял, что это не фильм.