Его привязанность к этому мишке весьма показательна, случай действительно классический, не так ли? В самоиндуцированной регрессии всегда есть чувство успокоения. Он знает, что в его возрасте искать утешения в детской игрушке нелепо, и, однако, цепляется за плюшевого мишку, как за спасительную соломинку, поскольку тот олицетворяет для него лучшие, более счастливые времена.
Я молчал. Меня разлучили с Паникой и поместили в какое-то бетонное здание с пустыми гулкими комнатами и запахом больницы. Я не имел понятия, где он. Последнее, что я видел, это его затылок, его руки, зажимающие шишку; в глубоком смятении он качал головой, словно не веря в происходящее. Социальные работники тем временем складывали его пожитки в белые мусорные мешки, а те немногие вещи, которые принято называть собственностью семьи, — в черные. Но тут они заметили камеру у меня на шее.
Это твой фотоаппарат? Ты снимал им? Какие снимки ты делал? А твой папа, он снимал? Какие снимки он делал?
Где все фотографии и пленки?
Я по-прежнему молчал. Обнимал мишку, хотя никаких особых чувств к нему не испытывал, проверял молнию у него на спине, удовлетворенно теребил пальцами набитое брюшко. И молчал.
Пугало
Примечание. Здесь представлены записи с магнитофонных лент., обнаруженных властями на месте действия. Расшифровка дана в хронологическом порядке. Длинные паузы или односложные выражения были исключенье а оставшиеся внятные части пронумерованы.
Лента 1. Часть А
«Вылезайте из машины, а ну, вылезайте».
Он хлопнул дверцей, руку я успел убрать, но пальцы на ноге он мне прищемил. У меня зазвенело в голове и заложило уши.
«Не визжать, не орать. Люди услышат, а люди нам здесь ни к чему».
«Вылезайте из машины и заткните рты. Или вам не поздоровится».
Я и мой брат Джейк. Приятный милый юноша, добрый малый, казалось бы, что еще нужно для жизни?
«Вылезайте из машины и снимайте с себя одежду».
Я засмеялся. Ха-ха. Но смех был больше похож на лай — пронзительный, отрывистый. Я бы не смог остановиться. Я и не мог остановиться.
«Вылезайте из машины и снимайте с себя одежду».
«Ха-ха».
«И перестань смеяться».
Джейк, глупый Джейк не стал снимать одежду. Он не снял бы с себя даже носка или перчатки. Самый разгар зимы, доктор, самый разгар зимы, когда деревья припорошены снегом, когда с веток свисают ледяные сосульки.
«Снимай одежду и упрись руками в машину, или я отдеру тебя так, что голова кругом пойдет».
У меня сейчас голова кругом, как у Джейка тогда. Бедный парень, бедный брат. Совсем еще мальчишка. «Ты идиот, слышишь, кретин, придурок. Я сделаю так, что ты пожалеешь, что родился на свет».
И сделал. Сделал так, что Джейк пожалел, что родился на свет. Сделал из его ушей лопухи, сочащиеся соком; сделал из его носа помидор, переспелый и мягкий; сделал из его рта арбузную мякоть, в которой белели недозрелыми косточками выбитые зубы. Он умел пользоваться кулаками.
«А как там ты?»
Как там я, понимаете, доктор? Словно поинтересовался, все ли со мной в порядке.
«А как там ты?» — спросил он меня.
«Я голый», — больше мне нечего было ответить.
Он облизнул губы, разгладил усы и сказал: «Так и есть».
«Ты стой. Ты должен стоять и слушать».
Я поддерживал Джейка. Джейк не мог стоять. Джейк не мог видеть.
«Снимай с него одежду».
И я снял. Снял оба носка, обе перчатки, брюки, рубашку, трусы… Всё снял. Полный сервис. Обслуживать, доктор, надо с улыбкой, обязательно с улыбкой. Но у Джейка не было довольного вида. У Джейка вообще не было никакого вида.
«Перестань плакать, или получишь еще».
«Перестань плакать, Джейк, пожалуйста, перестань плакать, не зли его».
«Стой и слушай. Молча. И чтоб не хныкать».
Джейк у меня в объятиях, мой брат у меня в объятиях. Где Бог? Где был Бог? Не в машине. И не снаружи с нами. Я и Джейк у машины, Джейк цепляется за мое плечо, кровь, сочащаяся из его тела, застывает на морозе. Самый разгар зимы, доктор, самый разгар зимы.
«Вы мои сыновья, и вы будете делать то, что я вам скажу».
Мы были его сыновьями, и я делал то, что он говорил. Джейк нет. Не хотел. А может, не мог. Кто знает?
Джейк знал.