Кай Во вежливо улыбнулся и вдруг подсел ко мне, так что, несмотря на его изящное сложение, мы оба оказались притиснуты к креслу. Мои родители нахмурились, но меня это рассмешило: он все-таки застал меня врасплох, разбил лед, прежде чем я успел бы разработать план защиты от последнего действия, предпринятого моими родителями.
Нехорошо, Кертис, в самом деле нехорошо. И у тебя, и у Джози есть собственные кровати, и вам ни к чему спать вместе, совсем ни к чему.
Кай Во задал вопрос, сверкнув в мою сторону своими безупречно-белыми зубами и подмигнув левым глазом, одновременно выставив вперед правую руку, чтобы отвлечь меня от неминуемости расспросов. Он ловко вел беседу, понял я позже, очень ловко.
— О чем ты думаешь, когда спишь со своей сестрой?
На лицах родителей отразился ужас. Наверное, они подумали, что лучше было послушаться совета Кая Во и постоять за дверью, дрожа возле кофеварочного аппарата. Это был хороший вопрос — и информативный, и коварный одновременно. Его смысл не сводился только к тому, чтобы побудить меня к раскрытию ситуации в той мере, в какой я сам этого хотел бы; он также позволял Каю Во взвесить мои доводы и способы, которыми я стал бы в своем ответе утаивать часть правды.
— Она моя сестра, и мне нравится быть рядом с ней.
Кай Во улыбнулся, похлопал меня по ляжке и, поднявшись, прошелся у меня за спиной. Это был хороший ответ, коварный и точный одновременно, с тем еще достоинством, что он выставлял моих родителей мелкими и близорукими людьми, возомнившими, будто я поступаю так по причине некоей врожденной порочности. И как они могли так ошибиться?
— А когда ты принимаешь ванну — ты и тогда испытываешь такие же чувства?
— Да.
Родители все плотнее вжимались в свои стулья, обменивались взглядами, словно ища, за что бы зацепиться.
— Как тебе кажется — будешь ли ты испытывать те же чувства, скажем, лет через пять, когда тебе исполнится семнадцать, а ей — тринадцать?
— Конечно буду.
— А вы трогаете друг друга?
Кай Во задал этот вопрос, одновременно дружески положив руки мне на плечи, слегка наклонив голову набок и устремив взгляд на меня. Зато мои родители были далеки от спокойствия; казалось, обоим за шиворот кто-то угря запустил.
Я повернул голову и посмотрел ему прямо в глаза:
— Нет.
Шестое правило психотерапии гласит: если пациент смотрит тебе в глаза, значит, он непременно лжет.
— Ах, Кертис…
Казалось, Кай Во принимает эту ложь с капризным вздохом, словно он сам разочарован тем, что ожидал услышать правду.
— А тебе хочется дотронуться до нее, до какого-нибудь места на ее теле? Если бы такое случилось — это что-то значило бы для тебя?
Это был тоже хороший, пусть и несколько коряво сформулированный, вопрос, но я решил, что пора поставить точку в расспросах: меня они никуда не вели, а мои родители пылали такими оттенками румянца, каких я не ожидал увидеть у них на щеках.
— Я люблю играть с Джози, у нас хорошие игры, мы с ней боремся на равных. Ей это нравится, мне тоже. Она умеет играть, как мальчишка, и мы все время дотрагиваемся друг до друга, все время испытываем друг друга. Это отличная игра.
Кай Во улыбается и садится уже в собственное кресло.
— He сомневаюсь, что это так, Кертис. Не сомневаюсь, что это так…
Пятница, вечер. Джози сидит в углу с тренажерами, лениво пытаясь оторвать от пола гирю и поднять ее на высоту груди, но тонкие, двенадцатилетние руки едва справляются с таким весом. Я лежу на кровати и пребываю в дурном расположении духа. Слишком много всего навалилось в Душилище: бумаги, формуляры и запросы на все на свете, начиная с валиума и кончая рулонами туалетной бумаги; мой стол чуть не ломится от груды всей этой дребедени. Вот уж на что я никак не рассчитывал. Я со всех сторон окружен пустяками и мелочами, а ведь я поклялся, что они не должны вторгаться в мою с Джози жизнь, и вот — нате, пожалуйста. Вместо чистого поля для громких открытий — головная боль от бумажной волокиты.
После безуспешного вмешательства Кая Во в непрекращавшуюся битву моих родителей за здоровье психики сына они решили завинтить гайки и предприняли более жесткие меры. Они разлучили нас с Джози и велели проводить как можно меньше времени друг с другом; мою сестру они попытались ограничить мирком плакатов с изображениями поп-звезд, а меня записали в целых два молодежных клуба. Да, переполошились они не на шутку.
Обычно, впервые обнаружив в спальне сына, под матрасом, эротические журнальчики или картинки, родители испытывают тайную радость; вслух они распекают и стыдят его, а в глубине души гордятся тем, что их мальчик становится мужчиной; они терпят уколы приятной меланхолии, видя, как их отпрыск переходит от детства к зрелости… Но мои родители были лишь крайне озадачены тем, что обнаружили у меня. Под моим матрасом находились вовсе не «Хастлер»[6] или «Плейбой», а «От детства к отрочеству» К.-И. Сандстрома и «Нормальное детство» Ф.Баркера — научные труды, напичканные фотокопиями из «Введения в биологию» Маккина, рисунками женских и мужских половых органов, схемами и графиками, иллюстрирующими различные возрастные изменения, происходящие у подростков от начала полового созревания до наступления отрочества.
Они были озабочены тем, что я не трачу карманные деньги на конфеты и комиксы, не ухожу шляться с дружками по городской площади, чтобы раздобыть курево и спиртные напитки. Они были озабочены тем, что я запираюсь у себя в комнате в полном одиночестве или, того хуже, с Джози, девочкой в нежном возрасте, и читаю все эти ученые тексты.
Скажи, зачем тебе вообще понадобилось читать такие книги?
Они не понимали того, что я начал приводить в действие некий контрольный план, запустил неудержимо несущийся поезд, который уже никому не остановить. Я впервые испробовал, что такое наука, и остался доволен. В школе я вел наблюдение за десятью соучениками — пятью мальчиками и пятью девочками — и при каждом удобном случае тщательно отслеживал процесс их полового созревания. С мальчиками дело, разумеется, обстояло проще. На уроках физкультуры я украдкой присматривался к внешним изменениям, происходившим с пятерыми избранными мною объектами для наблюдения мужского пола. И за сравнительно короткий период я отметил, что у Джеймса (A1) выросли волосы под мышками, а спустя полгода после начала наблюдений его голос сделался скрипучим и грубым. Между тем Филип (A3) с начала наблюдений совсем мало изменился — он оставался по-прежнему маленьким, гладким, с тонким голоском и почти без признаков растительности на верхней губе. С девочками было сложнее — я же не мог зайти к ним в раздевалку, и накапливать данные приходилось, больше полагаясь на эмпирические догадки, чем на результаты близкого осмотра. Например, во время забегов или игры в волейбол я делал мысленные пометки, глядя на меняющиеся формы девичьих грудей или бедер; иногда же под тугими спортивными трусиками можно было различить очертания их лобковых треугольников. Мои взгляды перехватил один только учитель физкультуры.
Сэд, да ты прямо глаз с девчонок не сводишь.
После каждого сеанса наблюдений (а обычно в любой день хоть что-нибудь да приходилось отмечать) я возвращался домой и заносил результаты в таблицы — почти так, как это описано в книге Сандстрома, — в общие таблицы с указанием среднего возраста созревающих детей, куда вписывались мои собственные скромные примеры. Делал я и сопроводительные пометки — они оказывались бесценными позже, когда я пытался вспомнить точные обстоятельства, в которых проводились те или иные наблюдения. К тому же эти сопроводительные заметки, наряду с таблицами и схемами, помогали мне оценивать собственное продвижение по прямой полового созревания.
Увидев в душевой болтающиеся гениталии Ричарда (A4), я получил возможность сравнить и сопоставить их с собственными — и оценить то, что происходило со мной самим. Среди пятерых девочек, отобранных для наблюдений, у Джейн я замечал меньше всего признаков развития, а она казалась мне наиболее близкой по физическому типу к Джози: такая же маленькая, очень худенькая, со слабым намеком на груди и едва заметным выгибом в прямой линии бедер.