Посланная погоня опоздала, и они, благополучно переправившись через ближайшую границу, оказались в безопасности. Конечно, тут же во множестве появились пасквили, одни в форме сонетов, другие в форме канцон.
С другой стороны, целиком в духе этого княжества суверен диктует двору и народу почтительное отношение к своим наиболее полезным слугам. Когда в 1469 г. умер тайный советник Борсо Лодовико Казелла, то в день похорон ни одному судебному трибуналу, ни одной лавке в городе, ни одной университетской аудитории не было дозволено быть открытыми; каждый должен был сопровождать тело в церковь Сан Доменико, так как и сам герцог участвовал в похоронной процессии. Он шел за гробом в трауре и со слезами на глазах — «первый из рода д’Эсте, провожавший в последний путь подданного», за ним шли родственницы Казеллы, каждая в сопровождении придворного; дворяне вынесли тело горожанина из церкви в галерею вокруг монастырского двора, где его и похоронили. Вообще официальное сопереживание чувствам князя впервые появилось в этих итальянских государствах[89]. В своей сущности это может иметь и прекрасную человеческую ценность, но выражение этого чувства, особенно у поэтов, как правило, двусмысленно. В одном из ранних стихотворений Ариосто[90], написанном на смерть Лианоры Арагонской, супруги Эрколе I, наряду с неизбежными траурными строками, которые повторяются из столетия в столетие, есть и вполне современные черты: «Эта смерть нанесла Ферраре рану, которая не скоро заживет; покровительница города стала теперь его заступницей перед Богом, так как Земля была недостойна ее; правда, богиня смерти не пришла к ней, как к нам, простым смертным, с окровавленной косой, а приблизилась, как подобало (onesta), с таким дружеским взглядом, что исчез всякий страх».
Но мы можем встретить и другие формы сочувствия; поэты и писатели, целиком зависевшие от милости правящего дома и рассчитывавшие на нее, рассказывают нам о любовных похождениях князей, иногда при их жизни[91], в манере, которая столетия спустя показалась бы верхом нескромности, тогда — всего лишь невинной любезностью. Лирические поэты воспевали случайные страсти своих высоких, притом состоявших в законном браке господ: Анджело Полициано{76} — любовные увлечения Лоренцо Великолепного, Джовиано Понтано{77} (с особым тщанием) — любовницу Альфонса Калабрийского. Это стихотворение[92] против воли автора свидетельствует о гнусной душе Арагонца; он и в любви должен быть счастливейшим, и горе тому, кто может стать счастливее его. То, что великие художники, например Леонардо, писали портреты любовниц своих повелителей, было само собой разумеющимся.
В герцогстве Эсте не ожидали прославления от другого, а прославляли себя сами. Борсо приказал написать свой портрет в галерее регентов в Палаццо Скифанойя (Schifanoja), а Эрколе праздновал (впервые в 1472 г.) годовщину своего восшествия на престол, устраивая процессии, которые открыто сравнивали с процессией в праздник Тела Христова; все лавки были заперты, как в воскресенье; в центре процессии шли все, принадлежавшие к дому Эсте, в том числе незаконнорожденные, в шитых золотом одеждах. То, что вся власть и достоинство исходит от князя, является предоставляемым им отличием, издавна символизировалось при этом дворе[93] орденом Золотой Шпоры, утратившим то значение, которое он имел для средневекового рыцарства. Эрколе I к шпоре прилагал еще и шпагу, платье, шитое золотом, и деньги, за что без сомнения требовалась регулярная служба.
90
Как Capitolo 19, а также в opere minori. ed. Lemonnier, vol. I, p. 425, озаглавленное Elegia 19. Девятнадцатилетнему поэту причина этой смерти (с. 31) была, разумеется, неизвестна.
91
В Hecatommithi Джиральди речь в I, nov. 8 и VI, nov. 1, 2, 3, 4, 10 идет о Эрколе I, Альфонсе I и Эрколе II, все написаны еще при жизни двоих последних. — Многое о других государях — их современниках также у Банделло.