Немаловажно, что за последнее десятилетие или около того массмедиа стали уделять гораздо больше внимания вопросам здоровья. Трудно сказать, отразился ли в этом растущий интерес аудитории к здоровью или все дело в эксплуататорском маневре СМИ (и размещающих в них рекламу производителей из области здравоохранения), понимающих, что ничего не продается лучше, чем паника вокруг тела. Недели не проходит без непроверенного сообщения об очередном недоработанном «открытии» в мире медицины, которое позже потихоньку опровергается «революционными» и «важными» данными: соль приносит организму пользу, соль — это вредно; гормональная терапия предотвращает развитие рака шейки матки, гормональная терапия может вызвать рак груди; овсяные отруби предотвращают сердечные заболевания, овсяные отруби оказывают незначительный эффект и т. д. Даже если консервативные критики и преувеличивают мрачную перспективу общей «информационной перегрузки» в условиях киберкультуры, в случае здравоохранения это особенно похоже на правду. Паранойя вокруг тела вырастает не из недостатка медицинских знаний об организме и протекающих в нем процессах (как это могло бы оказаться в прошлом), а от избытка противоречивой и зачастую крайне специализированной информации.
Еще одно объяснение, недавно сформулированное в шутку только на половину, заключается в усиливающемся страхе перед уязвимостью тела, возрастающей в прямой зависимости от старения помешанного на себе и находящегося под влиянием массме-диа поколения бэби-бума. Если продолжить это рассуждение, то получится следующее: раз болезнь и бессилие начинают наступать на тех, чья идентичность основывалась на этике плотских удовольствий, то не удивительно, что вперед вышли образы тела, затевающего заговор против личности. Но за этим отвечающим духу времени наблюдением лежит более убедительное (хотя, возможно, не менее избитое) мнение по поводу перехода от коллективной политики контркультурных радикалов 1960-х к индивидуализму 1980-х и 1990-х годов. Несмотря на то, что историю о радикальных хиппи, превратившихся в яппи, часто используют в качестве замены, иллюстрирующей «провал» 1960-х, тем не менее она помогает символически зафиксировать, как на смену общественной сфере совместных действий пришло частное, коммодифицированное пространство, где господствует здоровье, фитнес и самосовершенствование. Когда главной заботой становятся проблемы здоровья отдельного человека, а не общества, не удивительно, что язык здоровья становится настойчиво морализаторским. Как язвительно замечает Барбара Эренрайх, «как только добродетель исчезла из нашей общественной жизни, она появилась вновь в наших мисках, из которых мы едим хлопья из злаков… и в наших тренировках по расписанию… в нашей воинственной реакции на сигаретный дым, крепкие напитки и жирную пищу».[408] Точнее, помешательство на происходящих в теле процессах в большей степени является интернализацией социальных страхов перед наблюдением и заражением, чем заменой политического личным.
Важно отметить, однако, что «культура нарциссизма» (как пророчески назвал ее Кристофер Лэш четверть века назад) сейчас предполагает не просто концентрацию на самом себе, а не на обществе, но навязчивое внимание к самому телу. Начиная с накаченного в спортзале рельефного пресса и твердых ягодиц и заканчивая такой причудой «нью-эйджа» из сферы здоровья, как промывание кишечника, тело, его идеализированное совершенство и вызывающее страх старение, сейчас заботят жителей Соединенных Штатов больше всего. Современные американцы тратят больше на фитнес и косметику, чем на образование или социальную сферу.[409] Можно утверждать, что чрезмерное внимание к внешнему виду не обязательно является признаком нравственной слабости, которой человек потакает, — нападки Лэша на «нарциссизм» нередко звучат слишком нравоучительно. Такая одержимость телом вызвана переходом к основанной на услугах и информации экономике, где имидж решает все, начиная с рекламы продуктов и заканчивая продажей самого себя на рынке труда.
408
Barbara Ehrenreich. The Morality of Musde Tone: Are We Confusing Health with Goodness? // Utne Reader, iVlay/June 1992, 65–68.
409